Три дня одной весны

— Насир, прекрати! — крикнул Шариф-шабкур, становясь между ними. — Не видишь разве, у парня мозги протухли! Зачем равняешь себя с ним? Пропади он пропадом со своей пшеницей!

Бормоча ругательства и угрозы, Насир отступил, а Шариф-шабкур подтолкнул Фируза в плечо.

— Иди, парень, куда шел…

— Я-то пойду, только сначала поднимите мешок и высыпьте все, что есть, в кузов, — решительно ответил Фируз, не двигаясь с места.

— Лучше бы ты ушел поскорее, парень, стыдно ведь.

— Стыдно, говорите? — Фируз невольно повысил голос. — Воровать, значит, не стыдно, а возвращать ворованное…

— Ай-яй-яй, что он говорит!

С выражением ненависти на лице Шариф-шабкур схватил мешок.

— Поднимись на борт, Насир, помоги. Будь эта пшеница из золота, все равно не нужна она мне. — Он с отвращением оглядел Фируза с ног до головы и покачал головой. — Смотри, какой заботливый, вместо того чтоб самому жить и другим давать… Знай, парень, завидуя другим, никогда не разбогатеешь.

— Ладно, приятель, ты у меня еще попомнишь этот день, — добавил Насир, забираясь на борт машины. — Пусть я не буду Насиром, если не увидишь свою мать несчастной. Дней и ночей у бога много!

Шариф-шабкур подошел с мешком к борту машины.

Из кабины по-прежнему доносился голос магнитофона:

Заплаканы и упрека полны твои глаза…

Насир принял мешок, высыпал зерно в кузов и вернул пустой мешок Шарифу. Спрыгнул на землю, залез в кабину — тут же заработал мотор, и машина рванула вперед.

Шариф-шабкур ушел во двор, запер за собой ворота.

Улица опустела.

Фируз глядел вслед грузовику и думал: «Что, если бы собрать все зерно, которое украли Насир и такие, как он, сколько же его наберется? Однако скажешь им слово, и они станут твоими заклятыми врагами…»

Он проснулся — кто-то громко колотил в их ворота. Значит, это не сон, действительно, стучат. Встревожился: кто может быть, да еще и ночью? Спустился во двор — темень, до рассвета еще далеко. Из своей комнаты на айван вышла и тетушка Шарофат.

Фируз отворил ворота и увидел перед собой дядю Хидоята.

— Вы?! Что случилось?

Старик бросил на землю камень, которым стучал в ворота, и обнял Фируза; на глазах его были слезы.

— Что случилось, дядя? Скажите…

— Крепись, сынок… Твой отец скончался.

Тетушка Шарофат, стоявшая за спиной Фируза, только и смогла вымолвить: «О боже…» — и без сил опустилась на землю, словно ее согнула и придавила непомерная тяжесть. Фируз закаменел, не мог сказать ни слова. Весть, которую принес дядя Хидоят, ни ум, ни сердце не принимали. Внезапно Фируз почувствовал, что дрожит, будто нагим вышел в зимнюю стужу. Он не думал о неизбежном… и никогда не думал, даже в сознании не допускал мысли, что придет час и родной его отец вслед за матерью покинет этот мир.

И вот этот час пришел, и Фируз не был готов встретить его. Ведь только вчера он был у отца, и отец казался здоровым…

— Дело божье, сынок, — тихо сказал дядя Хидоят. — Оденься, и пойдем со мной.

9

В сороковой день, когда дом умершего покинули люди, пришедшие помянуть покойного, к Фирузу обратился Аскаров:

— Выйдем на улицу, племянник, разговор к тебе есть. — Он взял его за локоть и повел в сторону ворот.

Фируз, обессилевший от горя, молча повиновался.

В доме дяди Аслама после его смерти оставались жена и надломленные горем две дочери от первого брака. Фирузу казалось, что двор, еще недавно живой и благополучный, словно бы разом помертвел и стал похож на бедное жилье дервиша.

Он шел рядом с Аскаровым по сумрачной улице села и ждал, что скажет ему дядя. Почему брат отца не захотел говорить с ним в доме?

Аскаров не торопился, двигался степенно и тихо, сохраняя во всем своем облике приличествующую случаю важность. Лицо его в вечерних сумерках казалось застывшим.

Фируз почувствовал, что мерзнет. Осень уже, вечера стали холодные… Негромкие голоса людей и ленивый лай собак сливались в нехитрую мелодию вечера. Откуда-то издали, наверное, от магазина, то доносился, то пропадал голос радио: «Наши борцы в этом соревновании… победителями…» А дядя двигался неторопливо.