Три дня одной весны

Саме наклонился, пошарил по земле и, подняв тугую пачку десятирублевок, отдал ее брату.

Эрадж с изумлением посмотрел на спящего Хамида. Он вспомнил, с каким отчаянием тот шарил по карманам у бензоколонки, поморщился и сунул деньги обратно в карман.

Они ушли с Саме в дом и просидели за разговорами далеко за полночь.

Махин постелила братьям прямо во дворе — Эрадж так хотел — и ушла спать.

Низко над головой дрожали лучистые звезды. Прохладный ветер доносил с окрестных холмов пряный запах разнотравья. Хрипло кричали первые петухи, из хлева доносилось шумное дыхание коровы…

Эрадж закинул руки за голову, смотрел на звезды и чувствовал, как усталость долгого дня медленно покидает тело.

Здесь, в старом отцовском доме, он всегда отдыхал душой, как будто родные стены помогали ему избавиться от сомнений и тревог.

От земли веяло безмятежностью. Ему стало спокойно и хорошо. И вдруг он вспомнил презрительно сжатые губы Хамида… резко перевернулся на другой бок, зажмурил глаза и приказал себе уснуть.

Саме робко тронул его за руку:

— Еще не спите?

— Нет, не идет сон…

— А я обманул вас.

— Как обманул?

— Я не падал с дерева. Это Гаффар Лошадиные Зубы разбил мне лоб.

— Гаффар?

Эрадж приподнялся.

— Да, погонялкой. Я никому об этом не сказал. Даже отцу.

— А за что?

— В прошлое воскресенье мы всем классом траву косили. В колхозном саду. Вот… Мы с ребятами соревновались: кто больше накосит. Я увлекся и не заметил, как мой осел отвязался и покусал Гаффарову ослу уши. Гаффар при ребятах ничего не сказал, а на другой день встретил меня на своем осле, когда я возвращался с мельницы, загородил дорогу и ни с того ни с сего ударил по голове погонялкой. Потом спокойно повернулся и уехал. Даже слова не произнес.

— Ну и негодяй!

— Да вы не расстраивайтесь, брат. Я ему еще припомню, когда вырасту. Плакать будет…

— Ну это ты брось. Тоже мне мститель нашелся. Я сам поговорю с этой лошадиной челюстью, — пообещал Эрадж и тут же спохватился. — А ты оставь эти мысли. И запомни на всю жизнь: мстительность — самое плохое дело.

Эрадж еще долго не мог уснуть.

Спал он беспокойно, но поднялся рано. Махин и Саме уже позавтракали и собирались в школу. Эрадж подошел к спящему Хамиду, но решил его не будить.

«Пусть выспится. Дорога впереди долгая».

Потом он тихонько обошел двор, с щемящей грустью узнавая знакомые с детства предметы. Он помнил каждое дерево, каждую грядку. Все это было так далеко от его теперешней городской жизни, и, может, именно поэтому любой предмет, любая вещь в родном доме становилась бесконечно дорогой.

Под корявым древним тутовником с толстым дуплистым стволом и ветвями, изуродованными ежегодными подрезками, томился большой откормленный баран. Сунув голову в пустую кормушку, он лизал соль и время от времени жалобно блеял. Эрадж отыскал серп и пошел в глубь сада. Нарезав охапку брызжущей соком травы, он бросил половину барану, а остальную положил в стороне и стал отмывать от зелени руки. Потом поднял голову и увидел отца. Тот торопливо семенил к воротам. За ним бежал вприпрыжку Латиф. Он заметил Эраджа и радостно закричал:

— Вот и Эрадж! А вы, дядя, к нему собрались. Я как только увидел машину, сразу понял, что это он приехал.

Отец смущенно топтался вокруг Эраджа, гладил его по плечам.

— А я действительно к тебе собрался. Что-то в последнее время истосковался совсем. — Он прижался щекой к груди сына и украдкой вытер слезы. Потом вдруг заторопился, снял халат, перевязал поясной платок. — А ну-ка, Латиф, давай поскорее с бараном разделаемся, пока гость спит.

— Не нужно, отец. Мы сейчас поедем.

— Как поедете? — удивился отец.

— Торопимся…

— Ну вот! Приехал, гостя привез. Видно, достойный человек. Позор на мою седую голову, если примем плохо… Куда вам торопиться? Отдохните дня два-три.

— Не могу, отец. Завтра обязательно нужно быть в Душанбе.

— Как нехорошо получается. Ну ладно, Душанбе не Мекка. Вы на машине. Выедете в полдень — доедете засветло…

Эрадж подавленно молчал.

Прошло больше часа. Барана давно освежевали. Латиф накрывал на стол, а отец выкладывал из котла дымящиеся куски мяса.

Хамид возился у машины. Отец почтительно пригласил его к дастархану. Тот принял приглашение неохотно. За столом сидел хмуро, ни к чему не притрагиваясь. Латиф сбегал домой и принес ему кислого молока. Как ни угощал его старик, предлагая лучшие куски, Хамид ничего не съел. Он холодно отказывался, пил кислое молоко и бросал на Эраджа выразительные взгляды.

Стояло тягостное молчание. Перехватив очередной взгляд Хамида, отец смутился.

— Еще немного, и шурпа поспеет. Поедим, и поедете, — сказал он, поднимаясь. — Я сейчас вернусь.

— Скажи отцу, пусть не беспокоится, — раздраженно сказал Хамид. — Давно пора ехать. Жара, дорога неблизкая, да и запасного колеса нет.

Латиф пытался его успокоить:

— Хотя бы часок посидите. Видите, как расстроился старик. Сегодня ведь воскресенье. Да и ко мне бы зашли. Мы с Эраджем целую вечность не виделись.

Эраджу было страшно неловко. Латифа он любил как брата.

— Честное слово, Латиф, спешим, — виновато улыбнулся Эрадж. — У меня завтра большое испытание.