Три дня в Париже

Замечают в глазах друг друга новую и неожиданную искру, норовящую вспыхнуть огоньком, племенем, пожаром.

А между ними ничтожное расстояние, которое ранее никогда не было добровольно сокращено. И да, теперь, когда Мэри ведёт в этой идиотской игре — кто кого первый уложит на лопатки — чувствует его запах, пробирающийся через ноздри в самые легкие, приятно оседая там на дне. Сладкий, морской, с флером табака и цитрусового виски. В упор не понимают, что происходит в эти секунды, почему их бессовестно тянет, почему они не пытаются сопротивляться непривычному и неестественному интересу.

— Не подходи к нему! — процеживает внятно, чтобы намертво вбить слова в ее сознание. Скрывает оскал, невольно съезжает взглядом на ее приоткрытые губы.

Черт.

Тончайшая грань.

Убирается, чтобы не видеть ее, не вдыхать аромат женских цветочных духов с тем же шлейфом курева. Слишком этот запах отвлекает сосредоточиться. Ее, дьявол, запах: жаркой похоти и страсти.

— Заткнись, МакКензи! Ты сам ничего не можешь сде…

Больше не получается ничего сказать — в одночасье развернувшись, Том на доли секунды сжимает ее подбородок, заставляет Мэри врезаться спиной в стекло террасы. Холод. Приятная боль. Лютый мороз за спиной — нет, не из-за погоды. Также мгновенно он одёргивает руку, но не отходит назад. Руки упираются в перила по обе стороны от Мэри. Чрезвычайно близко. Не понимает, что за бес в него вселился, какое помутнение взяло вверх.

Повторяется: глаза в глаза. Остро. Выжигает взглядом сетчатку. Со вспыхнувшей запретной страстью. Дышат, переплетают горячие дыхание, которые оседают на губах друг друга.

Хотят. Безумно хотят, но не могут. Прикрываются взаимной ненавистью, чтобы не выдать истинные одинаковые желания: «Да поцелуй ты меня прямо сейчас, покусай губы до крови. Подчини неприступную «стену». Вот поэтому мы хотим друг друга задушить. Сладкий запретный плод, растекающийся на губах приторным ярким соком!».

— Уходи! — все, что и может прохрипеть Мэри в таком положении.

МакКензи отлетает от неё на пару шагов назад, будто огорошенный ледяной водой, а через миг на террасе полностью растворяется его мускусный запах в небытие.

«Как мелкие подростки» — Мэри сдавливает голову руками, чтобы испарить эту навязчивую мысль.

Не подходи к нему.

Не подходи…

К нему…

Ноги сами несут ее прочь от этой террасы, где каждый дюйм пропитался их позором.

Нельзя, нельзя, нельзя.

Если они сейчас поднимут белый флаг — взорвется бомба, которая раскромсает их разгоряченные тела на мелкие крупинки. Это страсть, и она не всегда граничит с какими-либо чувствами. Стремление овладеть телами, попробовать на вкус, сорвать жгучий интерес. И все!

Самое верное решение — закрыться в номере на десять замков, но до него ж ещё надо каким-то путём дойти. Заметно избегают друг друга, чтоб, дай бог, не попасться на ищущие голодные в толпе глаза. От настойчивого стука в дверь потряхивает и врезается мысль: «Он? Не он?». Щелка в двери даёт рассмотреть Кита, и от ещё одной бешеной мысли пол улетает из-под ног. Лучше бы и так. Провалиться бы. Существовать с видением, как она тащит едва знакомого человека в свою постель, ублажает себя, лишь бы разрядить желание — ей же омерзительно. Кое-как мягко выпроваживает незваного гостя, а сама замыкается и бежит к открытому балкону. Шум бульвара. Парижский воздух как мечта: запах ландышей, моды, несбывшихся надежд. Так пахнут города, которые не забывают. Зябкий воздух помогает одуматься, привести чувства в привычное здравое состояние.

Попустило.

И следующий поступок сама себе объясняет, как: «Это сто процентов отвлечёт», когда через час все-таки вылезает из вынужденной пещеры на ночную прогулку с Китом. Не боится прикосновений, долгой, но интересной болтовни и сливочного мороженого в полночь. Оно осталось мелким незаметным пятнышком на губе. Романтичный ухажёр провожает ее до номера, а что с ним дальше будет происходить — знать не хотелось.

— Я сказал, не подходить.

Сердце ухает вниз. За спиной — ее смерть. Вместо того, чтобы бежать в номер, она, точно заколдованная грубым голосом, оборачивается назад и продолжает смотреть, как отливается в его глазах чувственным серебром.

— МакКензи?

Он словно застрял в ней. Не сумел побороть неуправляемую силу притяжения.

— Я.

Между ними уже адские пару шагов, и с каждой секундой расстояние тончает. Осознают, что ошибка, но плюют на принципы. Он приручил, приучил ее болеть им. Незаметно. Ловко, как хищник. И сам попался в запутанные сети.

— Мак…