Три дня в Париже

Так и прошёл час, за который можно было бы обдумать моменты своей жизни. Или, может, что-то актуальнее? Устав от игры в молчанку, МакКензи примостился на диван, но поодаль от Мэри.

— Не веди себя, как маленькая. Уже смешно. — Он делает глоток виски из вновь наполненного бокала и цепляется взглядом за наброски города в ее альбоме. — Тебе же интересно, зачем ты рисовала мне ту картину?

Не то слово, как! Но она кремень! Что просил, то и получи, МакКензи!

— Рассказать?

Она тихо-тихо дышит, изредка высовывает кончик языка или покусывает костяшку своего пальца — так глубоко нырнула в процесс. Поджимает ноги под себя. Поправляет смешной пучок с кисточкой в волосах. И со стороны кажется, будто она не здесь, не рядом с тем, кто недавно выворачивал ее сердце и тонкую душу, в надежде, как ей причудилось, что-то найти.

Хрупкая, маленькая, беззащитная. Как пушистый котёнок.

В то же время сильная, стойка, наглая, даже в образе ангела! Как кисло-сладкая долька апельсина. Горчит, сводит язык, но во рту обязательно раскроется сахаром.

— Жесть! — МакКензи подрывается с места, как ошпаренный. Больше не выдерживает на своих плечах ее будоражащее спокойствие. — Реально чокнутая, сиди тут одна! — прикрикивает и уходит в другую часть террасы.

Поиграть с ним решила? За кого его принимает? За вечно бегающего мальчика, как собачонка на поводу? Оборачивает его же браваду против него. МакКензи так и подумал.

Когда рассвет тонкими лучами лип к городу, пробуждал всех жителей, замочная скважина тихо повернулась.

Гилберт, как ни в чем не бывало, сладко потягивается, разминает задубевшие от длинной ночи и неудобного положения мышцы ног. Легко и изящно встаёт с дивана, не забыв взять с собой сумку с кистями и альбом. Плавно подходит к барной стойке и отхлёбывает с горла бутылки, начатой Томом. А после — шлепает с террасы, показав ему свой средний палец и каменное выражение лица.

Шах и Мат, МакКензи!

Подстрелен, ранен, убит. Вот невыносимая бестия!

День 2. Покажи, как ненавидишь

«Затянись мной в последний раз,

Ткни меня мордой в стекло,

Дави меня, туши мою страсть —

Буду дымить назло…»

Второй день после бессонной ночи они провели в тёплых кроватях своих номеров, посетили беспечное Царство Морфея. И только к вечеру Мэри получает приглашение от Кита Мартина наведаться в уютную кофейню, где подают пышные и ароматные круассаны с солёной начинкой: авокадо, красной рыбой, салями.

Естественно да, да и ещё раз да!

В эту прогулку она узнала о Ките больше обычного: ему, оказывается, двадцать три, жил в Праге, перебрался в Мадрид и случаем очутился на отдыхе во Франции. На путешественника смахивает. Не женат, детей нет.

Возвращаясь с променада, пара заходит в главные двери отеля и неведомым образом натыкается на МакКензи, идущего на ужин в ресторан. Он и не удивляется, что эти двое опять ворковали друг с другом где-то на лавочке, под деревом с любовными плодами. Иначе как объяснить их взаимную тягу?

Сегодня Том мало об этом думал — работа, партнеры по бизнесу не отпускали до самых сумерек. И вот, наконец, можно разгрузить голову, вкусно поужинать и закурить сигаретку. Правда настроение чуть подпортила неоткуда явившаяся Гилберт, которая утром показала ему неприличный жест. Вспомнил. Мысленно осыпал ее проклятиями. Прошёл дальше.

Тошнота подступала к горлу от одного короткого взгляда на столик Гилберт и Мартина — МакКензи срочно закончил ужин и вылетел из ресторана по направлению излюбленной террасы. Там, обычно, народ собирался днём, а вечером, ближе к ночи, расходился, кто куда. Поэтому нежданные шаги за спиной проявили в сознании пару адекватных и логичных вопросов: «Кто? И зачем?»

— Поделись сигареткой, — Мэри поравнялась с МакКензи у стеклянных перил. Не смотрит на его лицо. Взгляд — на мерцающую башню.

И Том не колеблется — действительно чокнутая (в который раз убеждается), непонятная ему, чего ещё хуже, неуправляемая!

Какой вихрь гуляет в ее творческой голове? Понять-то хочется.

Или стремление обусловлено кратким всплеском общей недоступности, после которого все утихнет во мгновение?

— Рехнулась, да? — подначивает тот, затягивает в легкие дым, но из его рук вдруг невольно пропадает сигарета.

Довольная Гилберт, укравшая почти дотлевшую «палочку», отдаляется от МакКензи и плюхается на мягкую мебель, ставит одну ногу на диван. Разлеглась, как королева мира, право слово!

Одна затяжка. Выдох. Вторая. Выдох. И все это под пристальный взгляд Тома. Он медленно расхаживает к ней и останавливается, испытующе долбит в ее лбу дыру взором сверху вниз.

— Какого хрена ты заявилась?

Она изящно встаёт с места, кидает окурок на пол и неспешно тушит подошвой своих черненьких мюль, при этом глаза в глаза встречается с МакКензи. Бесстрашная, как ведьма. Манит, грех не признать.

— Поиздеваться решила, — она точь-в-точь с ленцой повторяет его брошенную вчера фразу, довольствуется тем, как Том злостно поджимает губы.