Три дня в Париже

— Тогда не буду отвлекать. На вечер передают солнце. Встретимся в холле в шесть? — интересуется Кит.

— Да, до вечера. И спасибо за бутылочку полусладкого. Было очень вовремя, — она не упускает возможность поблагодарить его до того, как Мартин уйдет вниз, поцеловав на прощание руку новой приятельницы.

Ох, французская манера! С ума сводит!

Воздух до невозможности накаляется — в полной тишине, без посторонних людей, МакКензи и Гилберт остаются наедине на мучительные двадцать минут. И никто не роняет ни единого звука, черт тебя подери!

Она «погружается» в полотно с головой, но даже в такой медитации нутром чувствует его изучающий взгляд. А тот и не собирается что-либо говорить, язвить, задевать. Так и сидят на приличном расстоянии друг от друга: молча, ужасно некомфортно и неопределённо.

Чего он хочет? Ненормальный!

Ветер поднимается все сильнее. Сносит порывом принадлежности Мэри со стола, но холст она успевает придержать. Кисточки, палитра и краски падают на пол — альбом с важными набросками улетает к ногам Тома. Он наступает подошвой на край бумаги, словно прямо сейчас поймал мяч на воротах в важнейшей игре жизни, и довольно ставит стакан с водой на пол, возле себя. Копотливо поднимает альбом и выпрямляется.

— Отдай, МакКензи! — грубо приказывает Мэри, расторопно приближаясь к нему. С вызовом вытягивает руку, но внезапно останавливается, когда видит, как он хитро, очень самоуверенно улыбается. До трясучки тошно!

— Тц-ц-ц, — тот наиграно цокает языком, покачивая головой. Дразнит, что у Мэри тянет низ живота от его поведения. — Услуга за услугу, Гилберт.

— Ты вообще умом тронулся, а?! Какая, мать твою, услуга? — Бесится, гордо задирая подбородок.

Вид ее так и говорит: попробуй меня задеть, при этом не обжигаясь об меня, словно я золото, которое плавится под сотнями градусов.

— Не кипятись. Ты мне и даром не сдалась, — Том сплёвывает фразу, точно землю пожевал. — Картина. Мне нужна только одна картина. Доходит?

Мэри, услышав его странную просьбу, в голос смеётся и хватается за живот.

— Тебе? Картина? Ты у нас заделался ценителем искусства?

— Заткнись, — ровно бросает Том, заставляя ее прекратить смеяться. Заливает с ног до головы ядовитой жижей.

— Не буду я тебе помогать!

— Хм… — он протягивает фальшиво и вдумчиво, а двумя пальцами раскачивает альбом. Передразнивает, наблюдая ее реакцию. Давит на слабые места! — Там что-то важное, раз ты бросилась спасать эту потрёпанную вещицу?

Рот ее открывается, чтобы возразить и отвести подозрение, рука машинально дергается, желая вырвать альбом из его легкой хватки, но все действия рассыпаются, когда Том нагло открывает альбом и листает страницы.

— Сейчас же отдай!

— Так-так, и давно ты художница, Гилберт? — от его слов так и прет презрением! Взгляд нахала цепляется за наброски вроде портретов случайных прохожих, дамы с собачкой, натюрморта и… — Жесть, ты реально чокнутая! — Том никак, ни при каких условиях, не ожидал увидеть там самого себя. Вернее, его вчерашнюю версию: пьяную, уставшую, ту, которую Мэри запомнила в холле глубокой ночью и перенесла на бумагу карандашом.

— Не обольщайся, это для личной коллекции «Полные уроды»! — девчонка скрещивает руки на груди, ощущая себя очень уверенно. Все, что нельзя, он там уже увидел. Бояться или стесняться нечего.

Кроме…

— А это уже компромат, — он плавно отрывает листок с наброском самого себя, посматривает на то, как меняется выражение лица Мэри. — Я не давал своего разрешения меня нарисовать.

Руки ее медленно, подобно невнятным действиям, разнимаются и опускаются, с лица стирается былая храбрость.

— Это подло! Прекрати! — пискляво срывается с женских губ. — МакКензи, не порть альбом! Что тебе нужно?!

— Картина, Гилберт. Я непонятно выразился? — Том все же борзо оторвал своё изображение, созданное тонкими линиями серого грифеля, сложил пополам лист и убрал в карман брюк. — До завтра нужна, а пока твоя вещь побудет у меня. Если действительно дорога — не сглупишь.

— Зачем тебе? — сдаётся окончательно и на выдохе изрекает она.

— Не задавай ненужные вопросы раньше времени. Даю тебе полчаса на сборы. В два часа дня по этому адресу, — мерзавец лениво подходит к ней и всучивает в руку небольшую чёрную визитку, где серебром выведены название улицы и номер неизвестной квартиры. — Бери с собой чистый холст и побрякушки, чтобы рисовать.

— Ты сумасшедший, ей-богу! — молвит Мэри ему вслед, совершенно не понимая сути пугающей «операции».

— Расслабься, тебя там и пальцем не тронут… — Том замирает в проходе, нарочно поднимает пристальный взгляд с ее ног до головы, — …если ты, конечно, не будешь сопротивляться, — ухмыляется на «прощание» да так, что б ещё раз задиристо кольнуть.

Конечно, по пути в свой номер Том ещё долго рассуждал, с чего бы надоедливой Гилберт вздумалось его нарисовать. Кривится от любых невольных предположений, не вынимает из кармана свёрнутый листок. Прямо сейчас в голове есть раздумья и поважнее.