Три дня в Париже

Запах, черт… Да у него парфюм с ароматом жёсткого негатива и агрессии. Глумится. Втаптывает в землю? Как там говорят? Пожевал и выплюнул. Именно так сейчас и происходит.

Я надеру тебе зад, Том МакКензи!

Секунда: полотно зависает в воздухе на высоте пяти этажей. Разожми пальцы — полетит вниз и вдребезги распластается на брусчатой дорожке как подарок романтичному Парижу! Презент от двух идиотов, которые не могут договориться.

— Руку убери, истеричка, — командует МакКензи моментально ледяным голосом. Нервничает. Звук пробрался под ее одежду, кожу, ввелся внутривенно.

— Живо отдавай, меня ждут дела, — диктует Мэри также развязно, убивает его огнём темно-карих, цвета шоколада, глаз.

— Конечно, а то «папочка» обидится, если его рыбка сорвётся с крючка и не придёт, — Том швыряет острыми копьями вместо слов, смекнув, на какие «дела» она рвётся.

По-прежнему безразлично. Лишь бы ужалить в самое слабое место.

Мэри молчит, мерит глазами и получает некое удовольствие от его злости. Неужели сейчас она выворачивает его эмоции? К чему бы?

Он грубо суёт ей альбом, одновременно забирает очень значимую для него картину. И прежде, чем они разбегутся, оставив непонятное послевкусие совместно выкуренных сигарет, МакКензи добавляет:

— Не путайся у меня под ногами, ясно?

Вот теперь будто сплёвывает.

Она уходит, как можно быстрее — не видеть его лица, не слышать голоса, не видеть глаз, в которых разбился чистый хрусталь.

Хватит, Господи, потрошить!

Ее ждал другой, отзывчивый, приятный молодой человек. Какой явный контраст на фоне чёрного пятна душонки МакКензи. В холле Монти Палас, ровно в шесть, Кит встречал Мэри с небольшим букетом тюльпанов. Стоит ли упоминать, насколько этот жест ее ободрил? Мартин с огромным желанием и благими намерениями показал одну из главных достопримечательностей города: Триумфальную арку. Она гордо возвышается над Елисейскими полями и по праву считается символом Парижа наравне с Эйфелевой башней. А вечером, после всей прогулки, насладившись друг другом, они закрепили тёплый вечер совместным ужином в отеле. Мило хохотали под стать тем парочкам, которые вчера раздражили саму Мэри.

Покидали ресторан также вместе, под высокомерный взгляд серых глаз, хозяин которых, как обычно, попивал свою порцию виски.

А что ему? Вот именно, что ничего!

Единственное — нужно было выцепить Гилберт, чтоб кое-что швырнуть в смазливую физиономию и окончательно разорвать с ней контакт.

МакКензи зорко уследил, что парочка поднимается на этаж Мэри. Не в «города» же играть? Тут-то он и застанет их врасплох и в очередной раз потешит свое эго. Выжидает некоторое время. Быстро поднимается к ее номеру и стучит в дверь.

Как назло, никто не открывает. Это то, о чем он думает?

Тупость! Его никак не должно колыхать, чем именно они там занимаются, что не в состоянии открыть дверь.

А вдруг здесь пожар? Тогда что?

Ловит себя на дурацкой мысли, что она перед этим олухом в том самом шелковом халате. Чертыхнувшись себе под нос и тряхнув головой, испаряет странное видение у себя в голове.

Последствия пьянки. Не более.

Даже если искренне признаться в самых недрах своей души — ему все также по барабану. Максимум — новая она, дерзкая и толику необычная, вызывает в нем вполне очевидные мужские желания.

Но не чувства, нет.

Двигается на террасу — выкурить сигарету или опустошить стакан дерьмового алкоголя, от которого, честно говоря, скоро оскомину поймает — пока она ещё открыта для посещения, ибо ночью вход недоступен. А на диване, где днём сидел МакКензи, виднеется проклятый растрёпанный пучок.

— Гилберт… — тихо соскальзывает с его губ, словно это ругательное слово.

Шагает к ней и без «привет-пока» грубо швыряет на диван маленькую сумку.

— Забыла в квартире, — он мрачно осведомляет о том, что внутри ее кисти и краски.

А в ответ: ноль эмоций, слов, взгляда. Ничего. Та штрихует что-то в своём альбоме, не замечает Тома, будто он невидимое привидение.

Стало быть, неожиданное безразличие задевает его сильнее, чем ее привычные колючие реакции.

— Я с кем разговариваю? Сказать: «Спасибо» не хочешь?

Нет, Том, она точно этого не хочет.

Он решает уйти от этой ненормальной прочь, да только дверная ручка не отзывается. Закрыто. Сколько сейчас времени? Опоздали. Администратор на ресепшене и глух и слеп, по-видимому. Боже мой, какой олух.

— Поздравляю, тебе обеспечена незабываемая ночь с Томом МакКензи. — Блондин закатывает рукава рубашки повыше и опускается на стул у барной стойки. Достаёт бутылку и плескает виски в стакан. — Молчание — знак согласия, Гилберт?

Будничным шагом прогуливается до прозрачных перил под звук скребущего по бумаге карандаша, опирается на стекло руками и видит сквозь полумрак скошенные крыши домов. Внизу ярко горят фонари, освещают безлюдный бульвар, а вдалеке мерцает Эйфелева башня разными бликами.

Сказка, да и только!