Три дочери Льва Толстого

Однако чувства родителей были сложнее и разнообразнее, чем их представляла себе или хотела представить дочь. Иногда отец был весьма ироничен в отношении двух дочерей, одна из которых готовилась к свадьбе, а к другой приехал поклонник, М. С. Сухотин. «У меня, – пишет он Марии, – такое ощущение, что в последнее время все женщины угорели и мечутся, как кошки по крышам. Ужасно это жалко видеть и терять перед смертью последние иллюзии. … О какое счастье быть женатым, женатой, но хорошо, чтоб навсегда избавиться от этого беганья по крыше и мяуканья»[369]. Спустя время, 16 июля, в дневниковой записи Толстой пометил: «Маша вышла замуж, а жалко ее, как жалко высоких кровей лошадь, на кот[орой] стали возить воду. Воду она не везет, а ее изорва[ли] и сделали негодной. Что будет, не могу себе представить. Что-то уродливо неестественное, как из детей пирожки делать. Т[аня] тоже нажила себе страдания[370]. Миша[371] мучается. В Пирогове[372] тоже та же беда. Ужасно! Страсть, источник величайших бедствий, мы не то что утишаем, умеряем, а разжигаем всеми средствами, а потом жалуемся, что страдаем»[373]. Происходящее с дорогой его сердцу дочерью Толстой вписал в контекст своего отношения к половой страсти и к браку.

Вот Софья Андреевна записала в дневнике, посмотрев на молодоженов, приехавших в Ясную Поляну на следующий день после свадьбы: «Маша мне жалка, и я потому чувствую к ней нежность, и, конечно, буду ее и любить, и буду помогать ей в жизни, чем могу. Коля производит то же впечатление – хорошего мальчика, но мысль как о муже моей дочери сейчас же исключает хорошее чувство к нему. Это не сила, не поддержка в жизни… Ну да увидим»[374]. На другой день Софья Андреевна пометила в дневнике: «Были Маша с Колей, жалкие, худые, слабые…»[375]

Ровно через два месяца после свадьбы дочери она уже с болью восклицала: «Бедная, бедная Маша с этим ушастым лентяем! И такая она болезненная, жалкая, худая. Вся забота на ней; а он гуляет, играет, кушает на чужой счет и ни о чем не думает»[376].

В начале августа Маша заболела брюшным тифом, и Софью Андреевну переполнили эмоции: «С какой сильной болью сердца я приняла это известие; меня душит спазма в горле и слезы, знакомые, ужасные слезы от беспокойства и страха, всегда где-то готовые. Маша все видела во сне Ванечку[377], и, может быть, он и отзовет ее к себе, чтоб избавить от тяжелой, бедной и сложной замужней жизни с этим флегмой Колей. Хорошую, полезную и самоотверженную жизнь жила Маша до замужества, а что впереди – еще Бог знает. Но лично ее страшно жаль, она такая жалкая с тех пор, как ушла из семьи. И невольно вспомнилась смерть Саши Философовой, тоже от тифа, и еще страшней стало»[378]. Мария Львовна в тяжелом состоянии была перевезена в Ясную Поляну, и Софья Андреевна приняла заболевшую дочь, но с возмущением отнеслась к приехавшему зятю: «Но что тут Коля приживает – это меня сердит, и мне все хочется от него отмахнуться, как от назойливой мухи. Не люблю эти флегматические, беззастенчивые в своей лени натуры приживалов»[379].

Софья Андреевна однажды назвала Оболенского «ленивым, неразумным мальчиком-мужем»[380], позднее – «тенью» дочери. С годами ее неприязненное отношение к первому зятю только укрепилось, в 1900 году Софья Андреевна записала: «Гостили у нас тогда дочь Маша с Колей, ее мужем, оба жалкие, безжизненные. Маша, выйдя замуж за ленивого, сонного Оболенского, утратила свою энергию и последнее здоровье»[381].

Лев Николаевич Толстой написал своим очень близким друзьям Чертковым вскоре после свадьбы дочери: «Маша замужем, и мне жалко, жалко. Не такая она, чтобы этим удовлетвориться. Она слаба и болезненна; боюсь, что уже кается, хотя не говорит. Да и нельзя говорить, п[отому] ч[то] он очень хороший, чистый, честный, чрезвычайно правдивый человек»[382].

Александра Львовна попыталась понять чувства отца: «Потеря близких друзей, Черткова, Бирюкова[383], было ничто в сравнении с тем, что он переживал теперь. Маша… Маша, бесшумно каждое утро проскальзывающая в его кабинет, со свежепереписанным писанием отца, ловящая на лету каждую его мысль, живущая его жизнью, его интересами, Маша, так хорошо понимавшая радость служения людям, убивающая свою плоть вегетарианством, спаньем на досках, покрытых тонким тюфячком, Маша… чуткая, одухотворенная… Что с ней случилось? Почему рядом с ней появилось это пропитанное барством, красивое, внешне привлекательное существо – князь Николай Леонидович Оболенский? Что было между ними общего?»[384] Александра Львовна явно не сдержалась и выразила свое неприязненное отношение к Оболенскому.

Отец, как писала Александра Львовна, «не отговаривал» Марию:

«Его личное горе – потеря Маши как помощника и друга – было слишком остро, оно могло повлиять на его отношение к ее замужеству, а он желал ее счастья, не своего.