Три дочери Льва Толстого

Помещали в концентрационные лагеря в чем-либо провинившихся перед властью и политических, а также потенциально опасных для нее людей из-за их родственных связей. Срок пребывания последних был определен окончанием Гражданской войны. В числе первых, с кем встретилась прибывшая в лагерь Александра Толстая, была баронесса, фрейлина[1000] Тамара Александровна Каульбарс, попавшая в заключение в качестве заложницы: ее отец, бывший генерал-губернатор Одессы (1916), видный военный деятель Российской империи, генерал от кавалерии А. В. Каульбарс, с октября 1918 года находился на Юге России в Добровольческой армии, а с февраля следующего года был утвержден в ее резерве. Осенью 1920 года внешний облик и одежда его дочери поразили Толстую: «Вид ужасный, желтая арестантская куртка, старая, позеленевшая от времени юбка, кое-где выдранная клочьями, стоптанные самодельные туфли, из-под которых выглядывают голые пятки»[1001].

Новоспасский монастырь. 1911–1912

Женщины, которых увидела Александра Львовна, были очень плохо одеты: «…у многих нет двух смен белья, но и этому помочь нельзя, так как одежды также не присылают со складов, а если и присылают, то, прежде чем она доходит до арестованных, ее сортирует администрация: комендант, кладовщик и прочие, отбирая себе хорошее, крепкое белье и заменяя присланное никуда не годным тряпьем»[1002].

Уже в первый лагерный вечер Толстая заметила, что «дочь губернатора налила кипятку в громадную эмалированную кружку и пила его без сахара, с корочкой отвратительного тюремного хлеба». Староста Александра Федоровна пояснила новенькой ситуацию: «Уж от голода распухать стала, а все другим раздает, – сказала она, и в глазах ее засветилась ласка, – и масло, и сахар – все»[1003]. Александра Толстая растерялась: «В душе росло недоумение. Где я? Что это? Скит, обитель? Кто эти удивительные, кроткие и ласковые женщины?»[1004]

В тот же день Толстая познакомилась с еще одной баронессой – Елизаветой Владимировной Корф[1005]. Осенью 1920 года в небольшом по своей территории Новоспасском лагере содержались, как отметила А. Л. Толстая, триста заключенных. Социальный мир предстал перед дочерью писателя необычайно пестрым. В первый для Александры Львовны лагерный вечер за столом сидели «семь женщин, женщин, не имеющих между собой ничего общего, – разных сословий, разных интересов, вкусов, развития»[1006].

Арестант, утративший свободу, оказывается перед неизбежностью коренной перемены своих привычек и образа жизни. Реакция Александры Толстой на быт была, конечно же, острее, чем у людей из народа: дворянам сложнее было приспосабливаться к новым условиям – будь то тюремная или лагерная камера. Александра Львовна, правда, прошла Первую мировую войну, однако с трудностями тюремно-лагерной жизни она столкнулась впервые.

В московском концлагере не всем хватало кроватей и матрацев. Александра Толстая отметила, что в архиерейском доме разместили сифилитичек и устроили карантин: «Здесь нет матрацев, спят прямо на полу. Тут помещаются новенькие и живут здесь несколько недель, пока не освободятся места в камерах». Это было «отвратительное грязное помещение»[1007].

В сохранившемся протоколе осмотра от 23 ноября 1920 года представителем Управления лагерями принудительных работ было среди прочего отмечено: «…3) Во всех камерах заключенных развешены иконы и разная церковная утварь. 4) Во всех без исключения камерах грязь. 5) В карцерах – грязь: несмотря на мое распоряжение поставить в карцер койку и печь, означенное не выполнено»[1008].

Узник всегда помнит о пище. Герой Достоевского, к примеру, вспоминает: «Щи же были очень неказисты. Они варились в общем котле, слегка заправлялись крупой и, особенно в будние дни, были жидкие, тощие. Меня ужаснуло в них огромное количество тараканов. Арестанты же не обращали на это никакого внимания»[1009]. Однако тем, у кого были деньги, было легче: они могли обходиться без казенной пищи и поддерживать себя купленной едой. В 1920 году, во время военного коммунизма и продолжающейся Гражданской войны, положение московских узниц было куда более тяжелым. «К обеду, – вспоминала Толстая, – давали суп, чаще всего из очистков мороженой картошки. И так как промыть мокрую, мягкую, иногда полугнилую картошку было трудно, суп был с землей, приходилось ждать, пока грязь осядет на дно чашки»[1010]. Заключенные женщины были официально переведены на голодный паек, их выручали передачи от родственников и друзей, а также от Красного Креста. Но в то время голодно было и в самой Москве.