Три дочери Льва Толстого

Однако сам он до 1891 года оставался помещиком, а после разделения своего имущества между детьми и женой продолжал, как бы ни было это мучительно для него, принадлежать к миру господ. В такой ситуации у писателя сложилось глубокое и острое чувство вины перед народом.

У заключенной в лагере Александры Толстой, конечно же, не было пренебрежительно-надменного отношения к проституткам, воровкам и бандиткам. Более того, она испытывала, как и отец, чувство вины перед окружающими ее женщинами из простонародья. Как-то заключенных погнали на работу. Некоторые политические, в том числе Толстая, пошли по собственному желанию им помогать. Женщины разгружали вагоны с дровами, каждой приходилось в одиночку раз за разом перетаскивать очередное двухметровое бревно. Одна проститутка больно ударила бревном мешавшую ей Толстую в спину, однако та не ответила ни на удар, ни на последовавшую ругань. Более того, в эти минуты Александра Львовна впервые, как помечено ею в дневнике 1920 года, испытала новое чувство – «радость унижения». И свое тюремное заключение, и лагерные горести дочь Льва Толстого приняла как вполне заслуженное возмездие: «…я ясно сознаю всю виновность своей праздной, пустой и греховной жизни прошлого»[1038].

Братский корпус в Новоспасском монастыре. Фото Н. Г. Михновец

Однако с годами понимание этого случая изменилось. В книге «Дочь» Александра Львовна развернула воспоминание о нем несколько иначе. Теперь она сняла акцент с чувства собственной вины перед народом и подробнее описала саму проститутку, «кривую Дуньку», с которой после полученного удара бревном стала таскать бревна, а потом присела отдохнуть. В позднем описании Толстой легкая досада была связана с окриком милиционера в собственный адрес. Он кричал ей: «Сволочь гладкая! Я вам посижу! Мать вашу!..»[1039]

В Новоспасском лагере Толстая столкнулась с неизвестными ей ранее сторонами жизни. Новое знание вызывало у нее удивление и горечь. Однако стоит обратить внимание на разницу в описаниях, существующую между дневниковыми записями и более поздней книгой «Дочь». К примеру, в книге Толстая особое внимание уделила бандитке Жоржику, при этом первоначальное, выраженное в дневниковых записях неприязненное отношение к матерой воровке здесь утратило остроту. Отдаленный же по времени рассказ о похождениях этой не лишенной таланта женщины свидетельствует, что Александру Львовну скорее заинтересовала ее остроумная находчивость и редкостная предприимчивость. В дневнике Александра Толстая не раз отмечала то, что ее шокировало. Один раз упомянула о бабе по имени Петр Иванович, по виду которой трудно было понять, мужчина это или женщина: «Лицо грубое, животное, короткая шея, широкие плечи, стриженая, примасленные волосы, грубый голос. У Петра Ивановича и сожительница есть…»[1040] Александра Львовна увидела жизнь проституток, наркоманок, воровок в самом неприглядном виде: «Здесь сосредоточены типы, созданные революцией, здесь квинтэссенция тех ужасов, извращений, преступлений, которые всплыли под влиянием разрухи, безверия, отсутствия какого бы то ни было нравственного начала»[1041].

Фрагменты надгробий разрушенного некрополя Новоспасского монастыря. Фото Н. Г. Михновец

Любопытно, что спустя годы заметка о бабе по имени Петр Иванович в книгу «Дочь» уже не вошла. Важно, что увиденное в концлагере Толстая не приняла за сущностное в народе.

Позднее, в 1936 году, в Париже появилась критическая статья А. Льдова, где он весьма резко высказался в связи с тюремно-лагерными воспоминаниями А. Л. Толстой, опубликованными в эмигрантском журнале «Современные записки»: