Три дочери Льва Толстого

Нездоровье и тревожное ожидание личного счастья оборачивались апатией, через два месяца в письме к брату Льву из Ялты, куда приехала поправить здоровье, Мария писала: «Всю эту зиму очень кисла, была слаба и мрачна, и вот теперь мои мне посоветовали приехать сюда с Философовыми. Мне было все равно, и потому присоединилась к ним и приехала. Живем мы у Бобринских, и хотя в некоторых отношениях они очень чужды, но они такие добрые и серьезные, хорошие люди, что с ними очень хорошо. Наслаждаюсь красотой моря, которое я в первый раз только увидала, горами и всей здешней природой, и, кажется, правда начинаю оживать»[331].

В мае 1896 года Мария написала Бирюкову: «Папа́ бранит меня за то, что я не радуюсь жизни, и соловьям, и цветам, и солнцу, и говорит, что я старушонка, и меня и это огорчает, я ему на это сама жаловалась, но верю, что это пройдет, и от вашего письма на минутку прошло, и мне самой стало 〈1 слово нрзб.〉 и радостно»[332].

Мы не знаем, что переживала сама Мария, как сочетала свое безоговорочное служение отцу и свою исключительную духовную близость к нему с неудержимым стремлением нравиться мужчинам и быть любимой. Однако допустимо предположить, что переживания ее были глубоки, достаточно представить себе, что именно она, будучи восемнадцатилетней девушкой, переписывала для публикации текст скандально известной, взбудоражившей весь мир повести Льва Толстого «Крейцерова соната». Для юной Марии это было испытанием, повесть, по-видимому, буквально обрушилась на нее.

Реакция Софьи Андреевны на женихов Татьяны и Марии из «темных» вполне понятна: графиня испытывала к ним глубокую сословную неприязнь. Позиция Льва Толстого в отношении увлечений дочерей и их женихов была сложной: она по особым причинам, вспомним историю его родного брата Сергея Николаевича, не была свободна от сословного элемента («аристократизма»), однако в существе своем стояла на других основаниях.

Конец 1880-х и следующее десятилетие имели в жизни Льва Толстого свои особенности. Испытав коренной поворот в духовной жизни, Толстой оставался тверд и последователен в своем новом миропонимании. Изменение взглядов на жизнь неизбежно повлекло за собой нарастающий духовный разлад с любимой женой. Наступала старость, складывалось новое понимание любви, семьи, половых отношений. У Толстого было прозорливое предчувствие перемен в жене, еще полной желания любви и открытой новым впечатлениям (увлечение Софьи Андреевны в 1890-е годы композитором и блестящим пианистом С. И. Танеевым не могло не случиться). Подрастали его дети, и Толстой оказался окружен океаном страстей: увлечения и женитьбы его сыновей, серьезные и мимолетные романы дочерей, любовные истории его последователей. Он испытывал муки супружеской ревности к жене и отцовской – к дочерям. Все это живое бурление любовных чувств и страстей было неотъемлемой частью его собственной жизни. Само же неуклонно углубляющееся противоречие между полнотой и разнообразием жизни – и новыми взглядами открывало для Толстого возможность постижения скрытых сторон внутреннего мира человека.

Многое из увиденного и пережитого стало материалом для повести «Крейцерова соната», написанной Толстым в 1889 году и опубликованной в 1891-м. Большое место в произведении занимает публицистическая часть, где звучит обличительная речь Позднышева о любви, браке, половых отношениях. Толстовский герой, опираясь на опыт своей жизни, вынес категорическое «нет» и любви, и интимной стороне жизни человека: «Вы заметьте: если цель человечества – благо, добро, любовь, как хотите; если цель человечества есть то, что сказано в пророчествах, что все люди соединятся воедино любовью, что раскуют копья на серпы и т. д., то ведь достижению этой цели мешает что? Мешают страсти. Из страстей самая сильная, и злая, и упорная – половая, плотская любовь, и потому если уничтожатся страсти и последняя, самая сильная из них, плотская любовь, то пророчество исполнится, люди соединятся воедино, цель человечества будет достигнута, и ему незачем будет жить. Пока же человечество живет, перед ним стоит идеал, и, разумеется, идеал не кроликов или свиней, чтобы расплодиться как можно больше, и не обезьян или парижан, чтобы как можно утонченнее пользоваться удовольствиями половой страсти, а идеал добра, достигаемый воздержанием и чистотою. К нему всегда стремились и стремятся люди. 〈…〉 Род человеческий прекратится? Да неужели кто-нибудь, как бы он ни смотрел на мир, может сомневаться в этом? Ведь это так же несомненно, как смерть. Ведь по всем учениям церковным придет конец мира, и по всем учениям научным неизбежно то же самое. Так что же странного, что по учению нравственному выходит то же самое?»[333]

С. А. Толстая. 1896