Три дочери Льва Толстого

«Крепись, моя голубушка Таня; на всякое нам кажущееся несчастье всегда можно смотреть, как смотрят простые, истинно верующие христиане, как на испытание, посылаемое Богом. И, n’en deplaire à Nitche et à ses disciples[490], – такое христианское отношение к мирским невзгодам не только не ослабляет деятельности человека, но придает ему огромную, тройную силу: служить себе (в самом высоком духовном смысле), людям и Богу. Это не победа над своими страстями – отречением от всего того, что не в их власти, – стоиков, а это есть такое разумное понимание жизни, при котором видишь, что Бог дал нам жизнь для блага и что в ней, кроме блага, ничего другого быть не может, только бы мы умели понимать значение ее и ее различных перемен. Ты сама говоришь, что боялась своей безумной страстности к ребенку, и я думаю, что ты была права, боясь этого. От такого ненормального чувства ничего хорошего не могло выйти ни для него, ни для тебя, ни для окружающих. А разве не несомненно, что у тебя в душе теперь прибавится духовной силы, нужной для жизни, и что ты будешь еще лучше, чем прежде, служить другим людям. Все это ты знаешь, и надеюсь, что всей душой веришь в это, но, несмотря на то, не можешь не страдать. Хорошо то, что в этом страдании у тебя есть утешение и ты можешь осмыслить его. Смотрю на твой милый портрет над собой[491] и по лицу твоему вижу, что минутами ты можешь понять это и найти утешение, а минутами чувство возьмет верх и ты будешь страдать. Но чувство со временем все будет ослабевать, а сознание смысла жизни и ее невзгод все более и более крепнет.

Прощай, голубушка.

Лев Толстой.

31 дек. 1902. Ясн. Пол.»[492].

Л. Н. Толстой с дочерью Татьяной. Гаспра. 1902

В тот же день, 31 декабря, Татьяна Львовна пометила в дневниковой записи: «Родила днем двух мертвых мальчиков, которые похоронены в Риме под именами Sergio и Michele»[493]. Для трех семей – Сухотиных, Толстых и Оболенских – в очередной раз оборвалась многомесячная история ожиданий и надежд.

Еще не зная о случившемся, Софья Андреевна записала в дневнике 1 января 1903 года: «Безумно жаль Таню и мучительно больно смотреть на уходящего из жизни Левочку. Эти два существа в моей семье самые любимые и самые лучшие»[494].

Но вот 2 января 1903 года телеграмма известила яснополянцев о мертворожденных мальчиках, и Маша тут же откликнулась: «Как жалко твоих двух ребят, Таня, милая. Но слава Богу, что все благополучно для тебя окончилось. Если бы ты и доносила, вряд ли живы были они, это так редко, а ты недостаточно сильна. 〈…〉 Ты, вероятно, рожала под Новый год. Я вспоминала, как четыре года тому назад я рожала в первый раз здесь, в Ясной, под Новый год, и без 5-ти 12 все кончилось, и, вспоминая это, мы с папá говорим, что, может быть, и ты сейчас думаешь. Ну, поправляйся скорей, милая Таничка. Что же теперь делать, жить надо, а насчет детей, я твердо верю, надо нам крест поставить. У меня было какое-то предрассудочное чувство, что если ты родишь, то и я тоже, – но, видно, не суждено».