Три дочери Льва Толстого

Здоровье Марии оставляло желать лучшего, и по возвращении в Россию она писала сестре в Кочеты в середине сентября: «…мы в Крым не поедем, далеко и дорого, а поедем в Москву. А главное, я так исключительно гадко себя чувствую: тошнит, ничего не могу есть, вяла, что предпринимать далекий путь сил нет»[507]. Ничего не изменилось и к концу месяца: «Здоровье мое довольно гадостно: кишки и ничего не ем, все гадко»[508].

Не лучше обстояли дела и у Татьяны, 7 октября она записала в дневнике: «Я пережила свою потерю двух детей очень трудно. Я сделала неимоверные нравственные усилия, чтобы не впасть в отчаяние, и искусственно останавливала свои мысли, как только начинала думать об этом событии. До сих пор не могу без ужаса вспоминать этого. Здоровье мое сильно расшатано, всю осень я хвораю: то бронхит, то колит, то ангина. А главное, почки больны, есть маленький нефрит и разные уремические проявления[509]. 〈…〉 Маша с Колей собираются жить в Москве. Она беременна. Я сначала очень жалела, что я тоже не в таком же положении, но вижу теперь, что не могла бы доносить. Думается мне, что эта моя болезнь почек не пройдет, а есть начало конца. Я не боюсь и не жалею жизни, только это заставляет меня иначе относиться к ней. Желала бы, чтобы это чувство осталось»[510].

Через месяц ситуация и в жизни Татьяны изменилась, 18 ноября она оставила сокровенную запись в дневнике: «Вероятно, я беременна. Срок мой был 29 октября. У меня врожденное очень сильное чувство подчинения воле Божьей и инстинктивной веры в то, что все в мире имеет свою цель и делается к лучшему. Если мне придется еще раз испытать то, что я испытала уже три раза за эти 4 года, – я все-таки отнесусь к этому с покорностью. У меня, конечно, опять надежда на благополучный исход; и хотя почки у меня хуже, чем когда-либо, – срок родов в июле, так что тепло может меня спасти. Хочу никому до своего возвращения не говорить о своем положении для того, чтобы старики не беспокоились и не волновались, и для того, чтобы лишних разговоров не было»[511].

Одна сестра вторила другой. В ноябре Мария писала Татьяне в Кочеты: «…А теперь я что-то заслабела и нехорошо себя чувствую. Боюсь, что это ртуть, которую носила на груди вместо заграничных фётров 〈…〉 думаю прыскать мышьяк. Вообще, беременность не обещает ничего хорошего: кишки в ужасном состоянии и были уже подобия схваток»[512]. Сама же Татьяна 30 ноября пометила в своем дневнике: «Я чувствую себя очень плохо от беременности»[513].

Тревога и надежда сменяли друг друга. 2 декабря Мария писала сестре: «… Сейчас у меня живет акушерка, но, кажется, я еще не собираюсь рожать, подожду еще»[514]. В феврале 1904 года находящаяся в Веве[515] Татьяна отметила: «Я начала уже чувствовать движение. Мне около 3¹/₂ месяцев»[516]. В марте младшая Саша пометила в дневнике: «2 марта. Маша пока здорова. Но хотя есть уже семь месяцев, она так же, как и мы, старается думать, что будет хуже. Папа мне на днях сказал, что всегда во всем надо ждать худшего»; «7 марта. Маша в том же неопределенном положении. Схватки реже, движение еще есть. Дай Бог, чтобы она доносила»[517]. 1 мая Толстой писал старшей дочери: «Маша пишет, что встала и ходит понемногу, и ребенок жив, и срок уже прошел. Жду каждый час известия»[518].

Татьяна Львовна с мужем. 1900

Но вновь все оборвалось. 7 мая того же года Л. Н. Толстой написал П. А. Буланже: «Маша бедная опять доносила мертвого ребенка и теперь ждет безрадостных родов и страдает…»[519]. Дочери он писал в этот день: «Не перестаю думать о тебе, милая, близкая моему сердцу Маша. И очень жаль тебя. По тому, как мне тяжело – я все время надеялся, – понимаю, как тебе в тысячу раз тяжелее. Нельзя не надеяться, чувствуя в себе жизнь другого существа»[520]. 12 мая написал в поддержку дочери: «Держись за главную державу – за свое отношение к Богу, и всё снесешь»[521]. Мария родила мертвого мальчика. 18 мая 1904 года Татьяна Львовна – мертвую дочь.