Три дочери Льва Толстого

Нельзя сказать, что все беспрекословно подчинялись ему. Каждый из стенографов сам принимал решение, как именно он будет освещать события. Если в первые месяцы Булгаков еще отправлял Черткову копии своего дневника, то затем прекратил это делать, усомнившись в бескорыстии друга Толстого. В яснополянской истории лета и осени 1910 года Булгаков, еще совсем молодой человек, иногда попадая в сложные ситуации, придерживался нейтралитета.

Александра Толстая и ее подруга Феокритова начали вести дневниковые записи еще в конце июня, по возвращении Толстого из Крёкшина в Ясную Поляну от Черткова, – по-видимому, по настоянию последнего. Александра Толстая, открывая записью от 25 июня свой дневник 1910 года, писала: «Уже несколько раз друзья просили меня записывать кое-что из жизни моего отца, его слова. И главное, его отношения с матерью»[635]. Отметим: внимание друзей было сосредоточено по преимуществу на отношениях Льва Толстого с женой. С этими записями, доставлявшимися в Телятинки, знакомились супруги Чертковы и А. Б. Гольденвейзер, так они ежедневно были в курсе всех подробностей яснополянских баталий.

Угол зрения в воссоздании картины внутрисемейных отношений у Александры Львовны и у Варвары Михайловны был разным. Александра Толстая решительно не принимала упреков в адрес своего отца тех современников, кто считал, что Толстой, живущий в роскоши, первым же не придерживался собственного учения. Дочь признавала существование этого противоречия, однако, обращаясь к семейной драме, была уверена: отцу гораздо легче было бы уйти из дома, чем остаться. Лев Толстой, как виделось ей, приносил себя в жертву.

Л. Н. Толстой и Д. П. Маковицкий. 1909

Вместе с тем Александра Львовна, пишущая дневник для прочтения телятинцами, оказалась в трудной ситуации. С юных лет и до конца своих дней Александра Львовна была верна делу отца, однако и Софья Андреевна – при всей сложности их взаимных отношений – оставалась для нее матерью. Положение Феокритовой было иным. Она не любила графиню, не доверяла и не сочувствовала ей, понимание ею яснополянской трагедии лета и осени 1910 года не имело глубины и не было согрето сердечной теплотой[636].

Детальные описания поведения Софьи Андреевны, сделанные Феокритовой, настораживают неприязненным и предвзятым отношением молодой женщины из низов к человеку другого социального круга – к якобы избалованной жизнью графине. Как-то Варвара Михайловна записала: «В душе мне было даже смешно, вот, думаю, семейка, и мать, и сын лежат в истерике, каждый по своим комнатам, и по самым нестоящим причинам!»[637] Затем о Софье Андреевне: «Она жила, как живут многие богатые барыни»[638]. И все же многое объединяло девушек; к примеру, Александра Львовна и Феокритова (как, впрочем, и Чертков) обычно усматривали в поведении Софьи Андреевны корысть и притворство.

Софья Андреевна в эти летние месяцы чаще всего была одинока. Старшую дочь Татьяну она любила и даже побаивалась, но та жила отдельно. Младшую дочь Александру считала разлучницей и предательницей, между ними случались острые стычки. Мать и младшая дочь, вступив в борьбу, наносили друг другу жестокие удары. Как-то в конце июля Александра при возмущении Софьи Андреевны всего лишь предполагавшимся приездом Черткова, не выдержав, плюнула. Это повлекло за собой появление чрезвычайно резкого материнского письма: «Ты мне больше не дочь, этого последнего поступка я никогда не забуду и не прощу. Вспомни это и тогда, когда я буду мертвая и навеки унесу с собой свое не заслуженное мной оскорбление и злобу. Все отношения с тобой прекращаю навсегда, т. е. на тот короткий срок, который остался мне мучительно дотянуть на земле»[639].