Три дочери Льва Толстого

И Александре Львовне было чем ответить – всколыхнулась старая боль: «Уже давно, давно я не видала к себе материнского отношения, ты сама нередко говорила, что я „не дочь, а платная нахлебница“. (Совершенная неправда, и чья это выдумка?)». Затем дочь напомнила о тяжелейшей психологической травме, полученной ею от матери через год после смерти Ванечки. Материнский упрек: «Отчего умер Ваничка, а не ты» – навсегда занозой застрял в ее сердце. Александре было тяжело, когда он вновь прозвучал в 1910 году. И Александра высказала матери накипевшее: «Я нашла цель своей жизни в работах отца. Посвятила ему свою жизнь, стараясь быть ему полезной, и теперь люблю его больше всего на свете. И вот уже месяц, как я вижу день за днем страдания, глубокие страдания отца. Отчего эти страдания, за что? Что он сделал дурного или преступного? Он всю жизнь, с тех пор как я его помню, ничего, кроме любви, не выказывал людям, а к тебе более других, вся жизнь его была самоотречение, работа над собой, не говоря уже о том, что все материальное он отдал семье. А между тем он глубоко страдает, и теперь особенно от твоего отношения к нему»[640]. Александра стала воспринимать мать как чужую женщину, за пять дней до ухода отца (чего, конечно же, не могла предвидеть) Александра высказала ей, как будто подводя итог: «…я считаю, что ты, Софья Андреевна Берс, которая не имела бы ни имени, ни состояния, ничего, ты всем обязана ему: и славой, и деньгами, и всем тем, что ты так любишь»[641].

Александра не раз просила мать не мучить отца. С такой просьбой к Софье Андреевне обращался даже Лев Львович. Но мать не слышала своих детей. С другими людьми, приезжавшими в Ясную Поляну, Софья Андреевна бывала резка, она не столько притягивала их к себе, сколько отталкивала. Окружающие не спешили нарушить ее одиночество, Феокритова записала: «Всегда пасмурная, тоскующая и, главное, озлобленная и всегда готовая говорить недобрые слова. По правде сказать, мы все ее избегали, и она обыкновенно была одна»[642].

Единственной поддержкой Софьи Андреевны были сыновья Андрей и Лев. Последний позднее указал на сложившееся тем летом распределение сил: «Все семейные, окружавшие мать, начиная с самого отца и сестры Саши, казались ее открытыми врагами 〈…〉 Они дошли до того, что были готовы серьезно признать ее сумасшедшей и посадить в сумасшедший дом. Среди осуждавших ее, увы, была и моя старшая сестра Таня, которая несправедливо тоже видела в матери урожденную истеричку». Только Андрей, по мнению Льва-младшего, был его союзником: младший брат «горячо жалел мать и сочувствовал ей»[643].

Собравшиеся летом в Ясной Поляне братья только подливали масло в огонь. Вернувшийся из Парижа Лев Львович, ссылаясь на мнение скульптора Огюста Родена, у которого брал там уроки, дерзко заявил при отце, что и думать-то не надо: «Все ясно, все давно разрешено». На следующий день после тайного подписания завещания ни о чем не подозревавший Лев разглагольствовал за обедом, правда в отсутствие отца, о деньгах как о «самой лучшей вещи на свете» и о своем желании иметь «миллиончик», на который можно купить решительно все – даже здоровье[644]. Другим днем братья за обеденным столом с удовольствием говорили при отце и младшей сестре Александре о скачках и автомобилях, о Париже и деньгах. Все это шло вразрез с тогдашними раздумьями, предпочтениями и решениями Толстого. Житейская философия братьев была глубоко чужда Александре.

А. Л. Толстая и В. М. Феокритова. 1910

Ситуация накалялась день ото дня. Лев Львович, демонстративно встав на сторону матери, по свидетельству Феокритовой, подслушивал и передавал Софье Андреевне услышанное, вмешивался в хозяйственные дела и спровоцировал ее разбирательство, предпринятое через приказчика и урядника, с ясенскими мужиками, косившими рожь. Один раз Лев Львович, защищая мать, оскорбил отца, а позднее упрекнул его в том, что тот, не согласуя своих поступков со своим же учением, непоследователен. И в разговоре с младшей сестрой, зная о ее безоглядной преданности отцу, Лев безжалостно заявил, что иногда его ненавидит. В день посещения врачей, приглашенных для Софьи Андреевны, Лев Львович высказался вполне определенно: не мать надо лечить, а отца, сошедшего с ума.

Андрей Львович, при всех выкрикивая, что любит мать и ненавидит отца, был солидарен с братом и, по свидетельству все той же Феокритовой, утверждал, что «из ума выживший старик зол, как собака, со своим непротивлением и проповедуемой добротой», что он вызвал во всех сыновьях «только злобу и презрение»[645]. Братьев Льва и Андрея чрезвычайно волновал вопрос о существовании завещания, о чем они не раз допытывались у Александры.

В один из июльских дней младшая сестра вспомнила один уже состоявшийся разговор с Андреем: на вопрос о завещании Александра сообщила ему, что есть только дневниковые записи отца. И услышала в ответ: