Три дочери Льва Толстого

Тогдашнее отношение Толстого к жене не было однозначным. Он оставался верен собственным представлениям и в самом главном жене не уступал. Вместе с тем, раздумывая над происходящим, он прежде всего обвинял себя за грехи молодости. После тяжелейших истерических сцен Софьи Андреевны он заставлял себя преодолевать неприязнь к жене. Муж был удивительно терпелив и заботлив в общении с ней. Как-то раз, еще в Ясной Поляне, после очередного столкновения с женой и ее ночного бегства в сад, где на холодной земле она пролежала два часа, Толстой, боясь не успеть переговорить со своим окружением, оставил для всех записочку, призывая быть внимательными к Софье Андреевне: «Ради Бога, никто не упрекайте мамá и будьте с нею добры и кротки. Л. Т.»[663]. В отличие от других, он полагал: жена больна и нуждается в заботе, ее нельзя оставить одну, нельзя уйти от нее. Поступить так означало для него эгоистически думать в первую очередь о себе. Толстой был глубоко к ней привязан и драматически переживал события супружеской жизни.

30 августа Толстой напишет пронзительные строчки, думая о вернувшейся из Кочетов в Ясную Поляну жене: «Грустно без нее. Страшно за нее. Нет успокоения»[664]. Но затем последовал очередной круг мучительных отношений между мужем и женой. В толстовском дневнике есть такая запись от 3 сентября 1910 года: «Дома также мучительно тяжело. Держись, Л[ев] Н[иколаевич]». И добавлено: «Стараюсь»[665].

Татьяна Львовна, старавшаяся примирить и родителей, и отца с братом Львом, поделилась с последним в письме от 11 сентября: «…Мать наша все капризничает. Вчера был большой скандал с убеганием из дома и лежанием ночью на земле в лесу из-за того, что папа не захотел определенно сказать, когда он вернется в Ясную. К счастью, папа не уступил, и это сделало то, что она к вечеру успокоилась и она дала честное слово, что она постарается в Ясной сделать ему жизнь сносной, а он сказал, что он больше уступок делать не будет. И вечером он был к ней нежен, и внимателен, и терпелив, а она кротка и тиха. Давно бы так! Для ее же блага. В этом уступании вследствие истерик была большая его ошибка. А то, что он может забывать и прощать ей самые ужасные слова и поступки, – в этом его высота, в кот〈орой〉 не упрекать его, а подражать ему надо»[666]. Татьяна, написавшая эти строки, более других понимала драматизм положения отца, осознавала, насколько мужественно он держался, и призывала брата посмотреть на события и с этой стороны.

А между тем борьба за Толстого неуклонно продолжала набирать обороты. Во всех сложных отношениях семьи и близкого круга друзей Толстого неустанно прокладывала свой путь некая предопределенность: все, не только Лев Толстой, предчувствовали скорый конец, и каждый действовал согласно своей логике. «Телятинская партия» сражалась за правое дело позднего Толстого. Случалось, что записи, сделанные для телятинцев, отправлялись последними Толстому. Так, гостивший в Кочетах старый граф получил письмо от А. Б. Гольденвейзера с приложением выписок из дневника Феокритовой, которые свидетельствовали о корыстных умыслах Софьи Андреевны в отношении мужа. Графиня в тот момент была в Ясной и звала мужа домой.

Александра Львовна связывала с этим письмом Гольденвейзера и текстом своей подруги Феокритовой надежды на существенные перемены в отношениях отца к жене. В письме В. Ф. Булгакову от 17 сентября из Кочетов она сообщала: «Живем тихо, мирно, а как подумаешь о том, что ожидает нас, и сердце защемит. Но теперь, за это время, есть перемена, и перемена, по-моему, очень важная, в самом Л[ьве] Н[иколаевиче]. Он почувствовал и сам, и отчасти под влиянием писем добрых друзей, что нельзя дальше в ущерб своей совести и делу подставлять спину и этим самым, как ни странно это сказать, не умиротворять и вызывать любовные чувства, как бы это и должно бы быть, а, наоборот, разжигать, усиливать ненависть и злые дела. И пока отец стоит твердо на намерении не уступать и вести свою линию, дай Бог ему силы так продолжать. Это единственное средство установления возможной жизни между отцом и матерью. 〈…〉 Мне хочется, чтобы отец не уступал матери, а делал по-своему и как лучше»[667].

Валентин Булгаков переписал это письмо в свой дневник и пометил для себя: «Чертков принял это письмо к сведению, но должен сознаться, что мне далеко не все в нем понравилось. Чувствовался неукротимый характер Александры Львовны, ее стремление поставить отца на стезю борьбы с женой, как будто он сам не знал, что ему следует делать в том или ином случае»[668]. Толстой ответил Гольденвейзеру на полученное от него письмо вполне определенно: «…в том, что пишет В. М. (В. М. Феокритова. – Н. М.) и что вы думаете об этом, есть большое преувеличение в дурную сторону, недопущение и болезненного состояния, и перемешанности добрых чувств с нехорошими»[669].