Три дочери Льва Толстого

Сергей Львович Толстой сделал предположение относительно борьбы партий: «Не знаю, ушел ли бы отец из Ясной Поляны, если бы не было завещания. В своем дневнике он писал, что его роль – „юродство“; под этим словом он понимал осуждение людской молвой человека за видимое, но не действительное противоречие между верой и образом жизни; а перед своим уходом из Ясной Поляны он сознавался Марье Александровне Шмидт в своем желании уйти из дома как в слабости. И может быть, он бы не ушел, если бы не создалось в Ясной Поляне интриги вокруг завещания»[678].

Все предвещало катастрофу. «Странное создалось настроение в Ясной Поляне, – вспоминал Сергей Толстой. – До отъезда отца крупных событий или несчастий в яснополянском доме не произошло; в то же время все – не только моя мать и, главное, сам отец, но также и их дети, и Чертков – чувствовали себя глубоко несчастными. Когда я уезжал из яснополянского дома, я как будто выходил на воздух из душной комнаты»[679].

Татьяна Львовна пыталась поправить ситуацию, она писала матери 13 октября: «Милая маменька, по вашему письму вижу, что вы не спокойны, и поэтому ни вы, ни окружающие не могут быть счастливы. Когда немного отойдешь от вас, то со стороны кажутся особенно нелепыми ваши тревоги. Можно бы было только над ними смеяться, если бы не любить, поэтому и не жалеть вас. Папа любит Черткова? Так и на здоровье! Слава богу, что на старости лет у него есть друг-единомышленник, который кладет все свое сердце, все свои силы и деньги на распространение его мыслей, которые он считает важными и достойными распространения. Нам – семье – только надо быть ему за это благодарными, если в нас нет корыстного отношения к произведениям папá. В этом смысле, разумеется, то, что получает Чертков, есть ценность. Но ведь вы примирились с тем, что сочинения папá после 1882 года принадлежат всем. И Чертков – это только передаточная ступень от папá к публике. Не будь Черткова, был бы другой. А в смысле привязанности папá к нему, я не вижу, чтобы мы от этого теряли бы каплю любви папá к нам. Как я вам сто раз говорила, я думаю, что для папá теперь земные привязанности настолько второстепенны, что он ни к кому особенно исключительно относиться не может. И отношение его к вам и к семье совершенно иное, чем к Черткову. И эти отношения друг у друга ничего отнимать не могут. Бросьте вы это безумие: ничего, кроме плохого, из этого выйти не может»[680].

Но положение вещей только ухудшалось. Александра знала, что отец готов уйти из дома и хотел бы видеть ее рядом с собой. «…Мне самое естественное, самое приятное иметь тебя около себя как помощницу», – сказал он 25 октября.

В ночь с 27 на 28 октября Толстой увидел свою жену, которая что-то искала в его кабинете, и он решил покинуть Ясную Поляну. Толстой зашел к дочери Саше проститься, и это произвело на нее, несмотря на осведомленность в планах отца, «ошеломляющее впечатление». «Я никогда, – сразу записала она, – сколько бы мне ни пришлось жить, не забуду его фигуры в дверях, в блузе, со свечой в руках и светлым-светлым лицом, решительным и прекрасным»[681].

29 октября 1910 года навсегда оставивший Ясную Поляну Толстой писал из Оптиной пустыни младшей дочери:

«Сергеенко тебе все про меня расскажет, милый друг Саша. Трудно. Не могу не чувствовать большой тяжести. Главное, не согрешить, в этом и труд. Разумеется, согрешил и согрешу, но хоть бы поменьше.

Этого, главное, прежде всего желаю тебе, тем более что знаю, что тебе выпала страшная, не по силам по твоей молодости задача. Я ничего не решил и не хочу решать. Стараюсь делать только то, чего не могу не делать, и не делать того, чего мог бы не делать»[682].

Через несколько дней Татьяна Львовна второпях писала брату Льву, находившемуся в Париже:

«Милый Лева, страшно трудно описать тебе все, что произошло и происходит у нас.

Коротко опишу тебе факты: в начале октября Саша и Вар. Мих.[683] были выгнаны матерью из дома, поселились в Телятинках. На папá это так подействовало, что он впал в глубокий обморок с сильными судорогами и с трудом вернулся к жизни. Мама была очень испугана и огорчена, помирилась с Сашей и Варей, вернула их домой и несколько дней была тиха. Но это продолжалось недолго. Скоро опять пошла такая невыносимая жизнь с требованиями и убеганиями из дома, неослабным, неотступным надзором и днем и ночью, что папа не выдержал и рано утром 28-го с Душаном[684] уехал. Мы никто не знаем куда – но Саша получила сведения и уехала за ним с Варей на другой день. В тот день, как папа уехал, мама, узнавши об этом, в 11 ч. утра побежала в пруд и со стороны купальни в среднем пруду бросилась в воду. Саша за ней, а за ней Булгаков. Вытащили ее, привели домой. Саша вызвала всех нас, живущих близко. Андрей и Миша были в Крапивне[685]. Мы все собрались и мирно и согласно говорили. Начали с того, что вызвали доктора и фельдшерицу, которые во всяком случае две недели пробудут здесь. А там видно будет. Самое плохое то, что она отказывается от пищи и действительно слабеет со дня на день.