Три дочери Льва Толстого

Милый Беркенгейм[686] здесь и неоцененная старушка Шмидт.

Мы еще не знаем, где папа, а она ждет известий от него – вернется ли он, и говорит, что, если узнает, что он не вернется, она покончит с собой.

Причина, почему мы его не ищем и не везем ее к нему, во-первых, ее физическая слабость, а во-вторых, потому что мы думаем, что если она приедет к нему в таком состоянии, в каком она теперь, то он уедет от нее дальше. Он это сказал[687].

И она не понимает, что тем осуждением, злобой и ненавистью и угрозами – она вернуть его не в состоянии.

Мы вдвоем с Андреем из детей в данную минуту в Ясной, и мы оба сходимся на том, что мы не только желаем, но и считаем, что следовало бы ему вернуться, – но она своим поведением этому препятствует. Относительно твоего приезда – решай сам, мы никакого хорошего выхода не предвидим из того созданного годами сложного положения, в котором находятся родители в настоящую минуту.

Целую тебя и твоих. Таня»[688].

После исчезновения Л. Н. Толстого вся его семья (только Лев был в Париже) собралась в Ясной Поляне. Таня была изумлена случившимся. Александра писала в дневнике, что все ее братья, кроме Сергея, считали необходимым возвращение отца. Все написали отцу письма. «Один Сергей написал краткое, но сочувствующее отцу письмо, в котором пишет, что отцу следовало бы уйти еще 26 лет тому назад», – отметила Александра. В словах Сергея было касающееся ее лично: неизвестно, как определилась бы ее жизнь, если бы отец покинул семью в день ее появления на свет. Но сложилось так, как сложилось, и сейчас с письмами матери, братьев и сестер именно Александра поехала к отцу, никому из них не сообщив, где он находится. Она хорошо знала, что нужна отцу. За несколько дней до смерти, уже в Астапове, Толстой сказал Саше: «Ты не унывай – чего же лучше, ведь мы вместе»[689].

Понятно, что толстовские единомышленники, включая Александру Львовну, не поспешили известить близких родственников о месте пребывания заболевшего Толстого[690]. Татьяна Львовна Сухотина вспоминала о тогдашних своих переживаниях: «Отец умирает где-то поблизости, а я не знаю, где он. И я не могу за ним ухаживать. Может быть, я его больше и не увижу. Позволят ли мне хотя бы взглянуть на него на его смертном одре? Бессонная ночь. Настоящая пытка. И всю ночь из соседней комнаты до меня доносились рыдания и стоны матери. Вставши утром, я еще не знала, что делать, на что решиться. Но нашелся неизвестный нам человек, который понял и сжалился над семьей Толстого. Он телеграфировал нам: „Лев Николаевич в Астапове у начальника станции. Температура 40^о“. До самой смерти буду я благодарна корреспонденту „Русского слова“ Орлову»[691].

При первой же встрече с дочерью Татьяной в Астапове Толстой спросил: «Кто остался с мамá?» На вопрос: «Может быть, разговор на эту тему тебя волнует?» – он решительно сказал: «Говори, говори, что может быть для меня важнее?»[692]

Т. Л. Сухотина вспоминала о последних днях Толстого: «Как-то раз, когда я около него дежурила, он позвал меня и сказал: „Многое падает на Соню. Мы плохо распорядились“». Татьяна Львовна переспросила, и «он повторил: „На Соню, на Соню многое падает“»[693]. Однако вызвать ее не захотел. По решению всех детей Софья Андреевна не была допущена к умирающему мужу.

5 ноября, временами погружаясь в состояние бреда, Толстой вдруг «приподнялся на подушке, протянул руки и громким, радостным голосом крикнул: Маша! Маша!»[694] Может быть, ему привиделась средняя дочь, новая встреча с которой – уже за пределами земного – была так ожидаема и радостна.

Толстому была очень важна поддержка со стороны дочерей, они действительно играли значительную роль два последних десятилетия его жизни. Но именно он хорошо понимал, что в их – вариантном, различном – духовном следовании за ним таится опасность: принять его слово за последнюю истину. И тогда вера в сам нравственный идеал, к которому был обращен Толстой, для них ослабевала бы, уходила на второй план. Надо вспомнить предсмертное толстовское напутствие дочерям Татьяне и Александре: «…только одно советую вам помнить, что на свете есть много людей, кроме Льва Толстого, а вы смотрите только на одного Льва».

Символично звучали последние слова Толстого-странника, умирающего в пути, почти на большой дороге: «Искать, все время искать», «Истина… Я люблю много…»[695], «Я люблю истину… Очень люблю истину»[696]. Эти слова были записаны Александрой и Татьяной, его дочерьми.

Последняя дневниковая запись С. А. Толстой за 1910 год: «7 ноября в 6 часов утра Лев Никол. скончался. 9 ноября его хоронили в Ясной Поляне»[697].