Три дочери Льва Толстого

Любопытно, но события развернулись в пользу детей Толстого, лишенных наследства. 16 ноября 1910 года последнее завещание Л. Н. Толстого было утверждено Тульским окружным судом. Надо заметить, что граф не собирался оставить свою жену без средств к существованию. Еще в августе он говорил младшей дочери, чтобы вырученные деньги за издание его сочинений, подготовкой которого в последнее время занималась Софья Андреевна, ей же и достались. А Александру попросил подождать, пока это издание разойдется[707].

Раздумывая над последовавшими за смертью Л. Н. Толстого событиями, Сергей Львович отметил, что далеко не с худшей стороны в них предстали братья Илья и Михаил, что достойно держались Андрей и Лев[708]: «Я отношусь отрицательно к завещанию отца, потому что, возбудив враждебные отношения между близкими ему людьми, оно отравило последний год его жизни и потому что оно противоречило его убеждениям, как косвенное обращение к властям. В одном из писем к Черткову он писал: „Едва ли распространенность моих писаний окупит недоверие к ним, которое должна вызвать непоследовательность в моих поступках“. Но я думаю, что мне, моей матери и братьям завещание принесло большую пользу в нравственном отношении. Оно возложило ответственность за литературное наследие отца на Черткова и сестру Сашу и освободило от этой ответственности и от всяких нареканий почти всех членов нашей семьи. Если бы не было формального завещания, вероятно, некоторые из нас захотели бы извлечь из писания отца материальные выгоды, несмотря на его пожелания, выраженные в дневниках. Но тогда как совесть мучила бы тех из нас, которые пошли бы на это, и как шельмовало бы их общественное мнение! Газеты с восторгом обливали бы помоями семью Толстого. Теперь же никто не вправе сказать, что его воля не была исполнена: доверенность, данная присяжному поверенному Н. К. Муравьеву на утверждение завещания, была подписана мною и моими братьями Ильей и Михаилом, и завещание никто не оспаривал»[709].

Тяжесть ситуации после подписания завещания, а затем и после его официального утверждения в ноябре 1910 года легла на плечи двадцатишестилетней Александры Львовны Толстой: она должна была противостоять всей семье.

За два дня до утверждения завещания, 14 ноября, Татьяна Львовна писала сестре: «…Пожалуйста, Саша, будь на высоте той задачи, которую тебе дал отец. Будь добра и постарайся не дать понять мамá и братьям, что ты хозяйка положения. Не раз вспоминаю Машу и думаю, что на твоем месте была бы она, коли бы она была жива. И думаю, что ей легче было бы быть мягкой, чем тебе. Но тем более ты должна стараться этого достигнуть…»[710]

Только молодость, безграничная любовь к отцу и верность его заветам помогали Александре Львовне справляться с тем сложным положением, в котором она оказалась. Единственным другом и опорой теперь становился Чертков. В ноябре 1911 года она писала семье Чертковых: «Прошел целый год, а горе наше чувствуется так же живо и остро. Может б[ыть], мне еще тяжелее потому, что я далеко от вас и чувствую себя одинокой, одинокой»[711].

У каждого из участников самых драматических месяцев 1910 года было свое представление о тех, кто был виновен в ходе событий, закономерно оборвавшемся смертью Льва Толстого.

В российской прессе на жену Толстого одни обрушились с критикой, другие встали на ее защиту. Сама Софья Андреевна по-своему видела случившееся. В ноябре 1911 года она читала книгу «Дни нашей скорби», в которой были собраны статьи и известия о последних днях жизни Л. Н. Толстого. Между строк и на полях она оставила свои пометы, одна из них касалась вопроса о причине изменений планов покинувшего дом мужа: «Лев Николаевич намеревался пожить у сестры в монастыре неопределенное время. Приезд дочери Саши, пугавшей отца, что его ищут, испугал его, и он поднялся ночью и уехал. Если бы он пожил в монастыре с сестрой и побеседовал бы со старцами, быть может, он вернулся бы к церкви. Погубила его душу и тело его собственная дочь Александра и присланный Чертковым А. Сергиенко»[712].

Сочувственно, как всегда, относился к своей матери Лев Львович. Спустя годы он вспоминал: