Три дочери Льва Толстого

В феврале 1911 года Софья Андреевна обратилась с просьбой к председателю совета Исторического музея князю Н. С. Щербатову, а затем к министру просвещения Л. А. Кассо, чтобы ее допустили к рукописям мужа, в чем ей было отказано. В мае писала к министру юстиции И. Г. Щегловитову, сохранился черновик послания к нему: «Умоляю, многоуважаемый Иван Григорьевич, ускорить решение томящего нас и все русское общество дела рукописей Толстого»[724]. Тогда же написала Николаю II, выразив свое желание, чтобы написанное ее мужем было передано «безвозмездно на вечное хранение в одно из русских государственных или научных хранилищ»[725].

В январе и феврале 1911 года спор дочери с матерью широко освещался в прессе: в газетах «Русское слово», «Голос Москвы», «Утро России», «Раннее утро», «Новое время», «Современное слово» и др.

Александра Львовна ориентировалась на позицию и поддержку Черткова, а также – с подачи последнего – надеялась на помощь А. Ф. Кони, авторитетного российского юриста[726]. 11 февраля 1911 года она написала ему в Петербург:

«Глубокоуважаемый Анатолий Федорович,

Владимир Григорьевич Чертков рассказал Вам о том трудном и тяжелом положении, в котором я нахожусь относительно писаний моего отца.

Жалею, что не могу быть в Петербурге, чтобы лично просить Вас помочь мне Вашими советами и содействием, насколько Вы найдете это для себя возможным.

Буду Вам глубоко благодарна, если Вы внимательно отнесетесь к тому, что передаст Вам Владимир Григорьевич.

Глубоко уважающая Вас

Александра Толстая»[727].

С. А. Толстая в письме к ней от 20 февраля 1911 года предлагала собрать третейский суд для решения вопроса о толстовских рукописях, лежащих на хранении в Историческом музее, но младшая дочь решительно отказалась поддержать это предложение, не желая идти на уступки. Александра Львовна твердо настаивала на получении рукописей. Она писала матери 24 февраля: «Нужно только последовать воле того, кто один имел право так, а не иначе распорядиться своими бумагами и передать их мне. А третейский суд между матерью и дочерью, когда дело так просто и неоспоримо, мне кажется совершенно неуместным, и нет оснований прибегать к нему»[728].

В марте того же года Александра Львовна пишет В. Ф. Булгакову: «Для моей цели очень важно собрать как можно больше подтверждений того, что отец мой никогда не дарил матери моей тех рукописей, которые она помещала в Московский исторический музей для хранения»[729]. В противном случае, полагала она, Софья Андреевна будет настаивать на том, что эти рукописи не подпадают под завещание мужа и являются ее личной собственностью. Задуманное Александрой и Чертковым не удавалось: в июле газетой «Русское слово» было опубликовано официальное письмо Г. П. Георгиевского от 24 апреля 1911 года, подтверждающего в качестве свидетеля права С. А. Толстой на рукописи, как подаренные ей. На следующий год в письме к графине то же самое засвидетельствовал и М. А. Стахович.

Положение старой графини было тяжелым. 22 августа, в свой первый день рождения, встреченный без мужа, Софья Андреевна записала: «Мое рожденье, мне 67 лет. Зачем я родилась? Кому это было нужно? И неужели я не скоро кончу свою скорбную жизнь?»[730]

25 августа С. А. Толстая отметила в дневнике: «Писала Саше, она тоже больна, кашель, плеврит, и за нее страшно. Прислала мне сливы. Я подарила ей часы с боем и барометр, и она рада»[731]. Одна жила в Ясной Поляне, другая – в Телятинках. Обе были одиноки. В памятный день смерти Л. Н. Толстого в Ясной Поляне собрались все сыновья, кроме Льва. Саша была в Крыму. К концу ноября вернулась. «Говорили, что Саша, – записала Софья Андреевна 28 ноября, – подходила к дому и не вошла! Странное она создание!»[732]

И одновременно продолжала разворачиваться история вопроса о решении судьбы рукописей. Осенью Александра резко изменила свою позицию в отношении третейского суда, утратив былую уверенность в получении рукописей, и теперь уже готова была обратиться за помощью к посторонним людям.

Дом В. Г. Черткова в Телятинках со стороны бокового фасада. 1911–1914

13 ноября Александра отправила письмо Черткову: «…Посылаю письмо А. Ф. Кони, но, боюсь, плохо написала. Меня смущало в письме вот что: мы просим у него мнения, но обещаемся не оглашать его. Тогда зачем оно нам? Если письмо не годится, я напишу еще»[733]. После согласований у нее получился следующий текст:

«Глубокоуважаемый Анатолий Федорович,

В. Г. Чертков сообщил мне о своих свиданиях с Вами и о выраженном Вами мнении по поводу находящихся в Московском историческом музее рукописей моего покойного отца, которые Вы любезно согласились письменно изложить в случае, если к Вам будет запрос от третейского суда. Очень благодарю Вас за Ваше доброе желание помочь мне в этом столь трудном и тяжелом для меня деле.