Три дочери Льва Толстого

«Странно, что сестра Саша была одной из главных, хотя и косвенных, причин трагического и преждевременного конца Льва Николаевича, его разрыва с матерью и его оставления дома. Она же написала о матери непристойнейшие воспоминания[713], о которых тяжело говорить. Для того чтобы быть в состоянии, не скрывая своей злобы к той, которая родила ее на свет, писать, как „нервно прыгал каблучок“ бедной нашей мученицы-матери, как она ела и тому подобные, якобы „художественные“, подробности, нужно поистине не обладать никаким душевным тактом. Не говорю уже о том, что все то, что она написала обо мне, настолько не похоже на меня, что возражать этому невозможно. Она, например, серьезно поверила, что я разделял мнение моего учителя скульптора Родена, когда он в шутку говорил мне: „Il nе fаut pas penser du tout parсе que сеlа usе lа сеrvellе“[714]. Она еще утверждает в своих воспоминаниях, что я стоял за смертную казнь, тогда как я никогда не выражал и не имел подобного мнения. Напротив, я думаю, и писал это, что она не нужна, и ставлю и ставил в пример Швецию, где ее не существует.

Когда я раз сделал замечание моему маленькому избалованному и невоспитанному племяннику Илюше[715] и сказал ему в шутку: „Тебя мало пороли“, Саша приняла это всерьез и сейчас же пошла жаловаться об этом отцу.

Когда я вижу здесь, во Флоренции, книгу сестры у уличных продавцов, мне делается стыдно и больно, что люди читают ее и составляют себе ложные представления о людях.

Я не хотел совсем касаться этого вопроса, но все же обязан сказать, что, если бы Саша была другой, она бы пожалела мать, она бы пожалела отца, вместо того чтобы раздувать огонь их разногласия и вместе с Чертковым и его друзьями наваливать всю моральную ответственность на несчастную мою мать, отдавшую семье всю свою жизнь»[716].

Мудрой и взвешенной была позиция старшей дочери Толстых в отношении драмы родителей. При этом, однако, и она считала, что Саша во многом виновата. В 1912 году Татьяна написала и собиралась опубликовать письмо, где, помимо прочего, поведала историю одной ложной, с ее точки зрения, телеграммы, отправленной со станции Ясенки Сергею Львовичу Толстому 2 ноября 1910 года. Дело в том, что в этот день ее старшему брату были адресованы две телеграммы: одна из Астапова, с сообщением об ухудшении состояния здоровья Л. Н. Толстого и просьбой приехать, а вторая, «ложная», с диаметрально противоположной просьбой – не приезжать. Однако, к счастью, вторую телеграмму старший сын Толстого не получил и прибыл на станцию Астапово, где находился умирающий отец. По существу, в письме Т. Л. Сухотиной в связи с этой историей прозвучало обвинение в адрес Черткова и отчасти – сестры Саши. Однако это письмо не было ею опубликовано.

Александра Толстая. 1913

С годами позиция Татьяны Львовны несколько скорректировалась. Любопытно ее письмо от 29 апреля 1941 года из Рима младшему брату Михаилу в Марокко: «Ты совершенно прав в том, что нет виноватых в этой драме. И оттого вся эта история так драматична. Так было бы легко судить, если бы на душе одного были все грехи, а другой был бы чист и свят. Но в этом случае оба виноваты и оба правы. Отец был виноват в начале их супружеской жизни: он требовал от нее слишком многого – свыше ее сил, – а ей не давал достаточно и не умел ее воспитать. Ведь она была почти девочкой и любила его, когда он на ней женился. Ну а в конце жизни она горько и жестоко ему отплатила, хотя, вероятно, и не думала о мщении. Но это была неизбежная Немезида[717] – неизбежное последствие той жизни, которую он заставил ее вести. Ох, Миша, все это страшно сложно и для нас, детей, очень печально. Ты не видал страданий отца. А они были бесконечно велики. Если бы они не любили друг друга – все это было бы очень просто: простились бы и расстались. Но дело в том, что каждый из них был привязан к другому всем сердцем, хотя и по-разному. Если бы только все их оставили в покое – нашли бы выход. Кто главным образом повредил в этом деле – это Саша. Больше, чем Чертков. Она была молода. 〈…〉 Она видела только страдания отца, и, любя его всем сердцем, она думала, что он может начать новую жизнь отдельно от своей старой подруги и быть счастливым. Ну довольно. Я никогда не могу говорить, или читать, или думать об этом без тяжелого волнения. И мы напрасно мало вмешивались в это. Я сейчас написала, что надо было оставить их в покое. Да, но надо было энергично отстранить всякое постороннее влияние». Потом она писала о своей семье, о Льве Львовиче и обмолвилась: «О Саше ничего не знаю, хотя писала ей с оказией. Ей на душе очень „чижало“, как писал Ваничка. Она отчасти сознает все то, что она дурно сделала»[718]. Вместе с тем и Татьяне Львовне было в чем обвинить и саму себя. Каждый из представителей толстовской семьи не мог не чувствовать долю своей вины в яснополянской трагедии 1910 года.