Три дочери Льва Толстого

Затем наступил новый этап борьбы «телятинской партии» за Л. Н. Толстого – пришло время для создания мифа про яснополянские события 1910 года. Владимир Чертков, писавший в 1922 году об уходе Толстого, отстаивал важнейшую, с его точки зрения, мысль: при осмыслении отношения Толстого к жене нужно исходить из идеи непротивления злу насилием. Чертков, обратившийся к яснополянской трагедии, твердо настаивал на самоотверженности и жертвенности Льва Толстого.

Для единомышленников – супругов Чертковых, А. Сергеенко, А. Л. Толстой – с уходом Толстого из Ясной Поляны начался новый и чуть ли не решающий виток борьбы за его учение, за непогрешимость Учителя. По мысли Черткова, высказанной в 1922 году, если бы Толстой и оказался в своей личной жизни «непоследователен и далек от осуществления своих собственных верований, то и в таком случае он все же заслужил бы великую благодарность за тот громадный, не поддающийся никакому измерению толчок, который он дал развитию человеческого сознания своей умственной работой». Судьбе же, продолжает Чертков, имея в виду, прежде всего, уход Толстого из семьи, «угодно было в лице Толстого создать не только гениального мыслителя, но и великого подвижника»[698]. Уход был осмыслен как чаемый учеником и единомышленником подвиг.

Члены семьи не были склонны к мифологизации образа отца. Старшая дочь Толстых писала, что вряд ли возможно назвать какую-либо одну, преобладающую над другими причину ухода Льва Толстого из Ясной Поляны: натура ее отца была «богатой, страстной и сложной», «его поведение было результатом целого ряда причин, сочетавшихся, смешивавшихся, сталкивавшихся, противоречивших друг другу»[699]. Вдохновенные слова о значении жизни и смерти Толстого принадлежат и сыну Льву, так напряженно спорившему с отцом: «Только после смерти человека мы можем верно оценить его заслуги. Эта смерть показалась не мне одному, а миллионам громадной духовной потерей, потому что именно духовное горение отца в продолжение всей его жизни, его нежная и чуткая душа, искавшая общения с душой всего мира, несмотря на слабость и противоречие его мысли, покоряли людские сердца»[700].

Л. Н. Толстой на смертном одре в Астапове

Л. Н. Толстой и не нуждался в специальной – в духе Черткова – мифологизации. Если же его образ представал для многих русских людей как образ страдальца и подвижника, то как-то органично, естественно. Так, уже 4 декабря 1910 года Александра Толстая получила из Парижа письмо от неизвестных ей людей:

«Позвольте, уважаемая Александра Львовна, принести через Вас последнее прости дорогому учителю. Мы горько плачем на чужбине за осиротелую русскую землю. Мы любили дорогого Льва Николаевича, еще больше полюбили его в смерти. Мы скорбим, что не можем прийти поклониться праху этого человеколюбца и страдальца. 〈…〉

Могила Л. Н. Толстого. 1910

Бывшие солдаты 202-го Старобельского полка[701] (ныне эмигранты в Париже). Рядовой Тихон Сорокин. Ефрейтор Прокопий Осипов»[702].

Осмысление значения Толстого осуществлялось вне пределов развернувшейся около него борьбы развенчания и возвеличивания, в иных масштабах. 1 ноября 1910 года художник М. В. Нестеров писал философу В. В. Розанову об умирающем Толстом и России: «„Новая“ Русь в лице Толстого так полно, так просто, великолепно, так народно и по-русски соединилась с Русью дедов и прадедов, с Русью стародавней – и пошли, Господи, „Правительствующему сенату“ и „Святейшему синоду“, этим двум чадам Петровым, хоть долю той мудрости, которая посетила Толстого. Вразуми их, Господи, вовремя снять с великого старца ненужное теперь – больше, чем когда-либо, – „анафемствование“. Останется ли он в монастыре или уйдет к своим же „толстовцам“ (лишь бы не в Ясную Поляну и не к бесталанному тяжкодуму Черткову) – все равно, он теперь совершил нечто столь великое, полное, законченное, что не людям его судить. Он вплотную подошел к Престолу Божию, и от Него услышит свой последний суд, и едва ли – осуждение»[703].

Уход и смерть Л. Н. Толстого стали событием культуры, достоянием большой истории. 8 ноября 1910 года В. В. Розанов написал: «Умер он трагично и жестоко: но какая смерть не трагична и не жестока? Однако в этой смерти есть и нечто прекрасное, исключительное по благородству и оригинальности. Кто еще так странно, дико и великолепно умирал? Смерть его поразительна, как была и вся его жизнь. Так умереть, взволновав весь мир поступком изумительным, – этого никто не смог и этого ни с кем не случилось»[704]. В. Г. Короленко сказал, что смерть Толстого «говорит так внятно о вечной, неумирающей жизни»[705].

Острота ссор и драматизм столкновений самых близких ему людей составили историю, в которую величие Льва Толстого, особенно после его смерти, не умещалось. «И эта смерть в пути, – писал религиозный философ С. Н. Булгаков, – символически озарила сокровенную жизнь его духа с его неутоленным алканием»[706].