Три дочери Льва Толстого

Она, читая дневник отца и думая о матери, с удивлением отметила: «Откуда берется у него весь запас кротости по отношению к ней»[655]. Она писала:

«Отец может любить и любит ее, а я никак не могу заставить себя хотя бы не ненавидеть ее. 〈…〉 Таня говорила со мной обо всем этом и между прочим сказала:

– То, что отец делает теперь, это подвиг любви, лучше всех 30 томов его сочинений. Если бы он даже умер, терпя то, что терпит, и делая то, что делает, я бы сказала, что он не мог поступить иначе. – И заплакала.

Я повторила отцу эти слова Тани.

– Умница, Танечка, – сказал он и тоже разрыдался»[656].

В драматические летние и осенние месяцы 1910 года Лев Николаевич и Софья Андреевна, как и прежде, любили друг друга, но их совместная жизнь была уже губительна для каждого. И доктора, и дочери считали, что супругам пойдет на пользу какое-то время пожить врозь. Татьяна Львовна звала отца к себе в гости. Телятинские друзья были начеку и настаивали на незамедлительном отъезде графа к старшей дочери, им хотелось отсечь Льва Николаевича от жены и сыновей. Чертков написал Толстому, что Лев и Андрей настроены, предполагая существование завещания, «не отпускать вас никуда, пока не успеют пригласить черносотенных врачей, которые признали бы вас впавшим в старческое слабоумие, для того чтобы лишить значения ваше завещание»[657]. Такой поворот событий для партии Черткова был, безусловно, нежелателен. Письмо это было адресатом прочитано и возвращено: таковым было требование Черткова в отношении собственных писем к Толстому.

«…Чертков и сочувствующие ему, – вспоминал Сергей Львович, – развивают усиленную деятельность для сохранения тайны завещания. Чертков пишет Льву Николаевичу письма, в которых старается доказать, что жена его – изверг, что она и некоторые сыновья его обуреваемы корыстью; Александра Львовна резка с матерью и, будучи неожиданно для себя назначена наследницей произведений отца, вполне подпадает под влияние Черткова; А. Б. Гольденвейзер и В. М. Феокритова вмешиваются в семейные дела Льва Николаевича и осведомляют его о полубезумных речах Софьи Андреевны и т. д. 〈…〉…со стороны В. Г. Черткова, А. Б. Гольденвейзера, В. М. Феокритовой и, к сожалению, сестры Саши возникло какое-то враждебное отношение к матери, а отцу приходилось постоянно выслушивать от них неблагоприятные отзывы о ней и сообщения о том, что она говорит, что делает и что предполагает делать»[658].

10 августа Татьяна Львовна приехала в Ясную Поляну за отцом. «Бедная, милая Таня, – записывала Александра, – опять приезжает выручить нас. Сердце ее разрывается между папашей и Михаилом Сергеевичем с Танечкой. Утром удалось ей кое-что порассказать, хотя многое она знает из „всей той литературы“, как она, смеясь, говорит, которая у нее составилась, писем от Марии Александровны, Гольденвейзера, Черткова, Лины Толстой, Горбуновых, Буланже, меня и других»[659]. Известия о яснополянских баталиях Татьяна Львовна получала с самых разных сторон – от партийных и беспартийных; и она пыталась удержать равновесие.

Однако Софья Андреевна и представить себе не могла саму возможность надолго расстаться с мужем и поехала вместе с ним. В августе Толстые были в Кочетах. Там отношения между супругами, казалось бы, улучшились, а способствовали этому, как писала Александра Толстая 20 августа Булгакову, сдерживающие Софью Андреевну «рамки чужой жизни»[660]. В такой ситуации даже Александра прониклась прежними дочерними чувствами: «Мать – жалкая, кроткая старушка. Если бы она была всегда такая, как эти дни, я первая обожала бы ее»[661].

Однако относительное спокойствие продолжалось недолго, Софье Андреевне не удавалось сдерживать свое сильное нервное возбуждение. Удивительно – она как будто вступала в соревнование с мужем, пытаясь лишить его величия. Угрозы, исходившие от Софьи Андреевны, свидетельствовали о непомерности ее претензий. В Кочетах Михаил Сухотин пытался образумить тещу, и крик стоял такой, что на деревне было слышно. Как писала Александра Львовна, Сухотин с разрешения тестя напирал: «Если мать не прекратит своих комедий, то Л. Н. непременно уедет, что и он, Михаил Сергеевич, и Таня на этом настоят, и тогда слава С〈офьи〉 А〈ндреевны〉 вся рухнет: Толстой сбежал от жены, которая ему отравила жизнь». Графиня сослалась на свою душевную болезнь и в ответ услышала:

«– А если вы больны, то исполните предписания докторов, разъезжайтесь с Львом Николаевичем. А то ему придется убежать от вас.

– А я тогда напечатаю предсмертное письмо в газеты о том, что он делал, а сама отравлюсь и осрамлю его на всю Россию.

– Да никто не поверит, что 82-летний старик обнимался со своим другом, – кричал Михаил Сергеевич»[662].

Софья Андреевна всерьез грозила низвергнуть славу Льва Толстого.