Три дочери

– Что, вообще никогда не носил?

– Вообще никогда.

– А я грешен… Люблю помодничать, – Коваленко воткнул в землю старую лыжную палку, валявшуюся неподалеку, на нее натянул змеиное платье, тщательно расправил, – главное, чтобы какой-нибудь голодный кот не сожрал…

– Что-то я не замечал, чтобы в Севастополе было много котов.

Кота в городе можно было встретить так же редко, как, к примеру, адмирала, собирающего на проплешинах между разбитыми домами весенние цветочки.

На это Коваленко ничего не ответил, решительно подхватил таз со змеиным мясом.

– Ох, и залудим мы сейчас с тобою шурпу – весь Севастополь дрогнет. Как думаешь, Афанасий, на два супа разделить этот запас, – мичман приподнял таз, – или все съедим за один раз?

– Кидай в кастрюлю все, что есть. На новый суп мы еще настреляем. Патронов хватит.

– Надо бы голову змеиную найти, закопать ее, а, Афанасий? Не то пес какой-нибудь заполошный, с дыркой в брюхе, наткнется на нее и с голодухи сожрет…

Мичман убедил Пирогова – тот взял саперную лопатку и пошел в крапивник искать гадючью черепушку – ее действительно надо было засунуть в какую-нибудь нору, сверху присыпать землей и запечатать камнем потяжелее, – тогда уж точно ни одна собака не отравится, – а Коваленко занялся экзотическим супом.

Для супа нашлась и головка лука, и немного черного перца-горошка, найденного в брошенной полевой кухне охранного эсэсовского батальона.

Эсэсовцев гитлеровское командование подкармливало, считало этих молодчиков элитой, а элите всегда доставались сливки, и, когда другие голодали, держались за животы, икали, стараясь остановить кровяной понос, эсэсовцы вообще не знали, что это такое. В немецких запасах нашлись и другие приправы, мичман отщипнул от них пару лавровых листков.

На этом он не остановился – в одном укромном месте пару дней назад он засек зеленую лужайку, словно бы этот угол в отличие от Севастополя совсем не тронула война, на лужайке рос дикий лук, – мичман сорвал несколько плоских душистых стрелок…

В общем, суп получился с точки зрения мичмана Коваленко, первоклассный. Осталось только его съесть. Но будут ли есть суп женщины, когда узнают, что похлебка эта приготовлена из змеи?

– Давай вначале попробуем сами, а потом уж предложим дамам, – сказал Пирогов.

Мичман был сговорчив, возражать не стал. Хмыкнул с усмешкой:

– Поглядим, что с нами будет.

– Слепой сказал: «Посмотрим». – Пирогов одернул на себе китель, украшенный орденской колодкой. Китель висел на нем, как на одежной вешалке, Коваленко тоже не отличался упитанностью. Война – дело голодное. Мичман читал как-то, что даже при великом Суворове солдаты еле ноги волочили, были легкими, как пух, в Альпах во время похода ветер их свободно сдувал с камней.

Похлебку змеиную ели в землянке Коваленко: Полина находилась на дежурстве, домой должна была прийти только вечером, так что время распробовать деликатес имелось.

– Ну как? – спросил мичман у приятеля, когда тарелки были пусты.

– До войны в Белоруссии я пробовал рыбу, которая называется угрем… Так вот, – очень напоминает угря.

– Это хорошо, – взбодрился Коваленко, – женщинам нашим скажем, что суп сварен из угря.

На том и порешили. Женщины ели змеиный суп с удовольствием, ели и нахваливали, Полина вообще воскликнула с неподдельным восторгом:

– Молодцы все-таки наши мужья! Большие молодцы, раз угря в Черном море поймали…

Война ушла на запад, далеко: ушла и, как показалось Елене Егоровой, очень скоро наступило время, когда наши взяли в кольцо Берлин. Москва салютовала победам наших солдат, бравших город за городом, освобождавшим страны, о которых Елена раньше читала только в книжках по географии.

Раньше они были далекими, словно бы находились на другой планете, а сейчас, несмотря на дым пожарищ, приблизились – рукой дотянуться, конечно, нельзя, но находились очень близко.

Работы у цензоров стало меньше, из писем уже не вымарывались названия городов (прежде всего – мелких), через которые проходили наши части, среди строчек цензоры оставляли и фамилии командиров, а также сослуживцев тех, кто поддерживал связь с домом.

Из Севастополя приехала Полина вместе со своим мужем, статным кареглазым мичманом, с лица которого не сходила улыбка, а стрелки на брюках были наведены утюгом так, что о них можно было обрезаться. На боку у мичмана висел нарядный офицерский кортик – видать, моряк хотел произвести впечатление на Полинину родню.

Но на усталую, задерганную бесконечными стирками Солошу он впечатления не произвел, дед Василий вообще не обратил на него внимания, а вот Елене он понравился. Оглядев критическим взглядом своего нового родственника, она согласно кивнула и сказала сестре:

– Нормальный мужик. Поздравляю тебя, Поль. Где нашла сокровище?

Полина расцвела, будто роза после полива.

– В Кронштадте. Был командиром нашей бабьей шайки-лейки. На него пыталась вешаться едва ли не каждая из нас, но он всех отмел и выбрал меня.

Чтобы доставить Полине удовольствие, Лена достала три билета в Дом Красной армии, – впрочем, дом этот стал уже Домом Советской армии, время внесло поправку в название, – на Вольфа Мессинга.