Три фурии времен минувших. Хроники страсти и бунта. Лу Андреас-Саломе, Нина Петровская, Лиля Брик

Лиля. Папа назвал меня Лилей в честь возлюбленной Гете – Лили Шенеман81 В доме был культ всего немецкого, хотя семья была еврейская. Папа был адвокатом и занимался «еврейским вопросом», еврейскими проблемами.

Эльза. Мы с Лилей были весьма заметными детьми. Помню, шли мы с мамой по Тверскому бульвару, а навстречу ехал господин в роскошней шубе. Он остановил извозчика и воскликнул: «Боже, какие очаровательные создания! Я бы хотел видеть вас, мадам, вместе с ними на моем спектакле. Приходите завтра к Большому театру и скажите, что вас пригласил Шаляпин82 Мы пришли, для нас были оставлены места в ложе.

Лиля. Никогда не могла пожаловаться на отсутствие мужского внимания. Мне было 15 лет, и на летние каникулы мама повезла нас за границу. В Бельгии мне сделал предложение студент. Мы разговаривали с ним о Боге и любви. Я отказала, потом он прислал открытку: замок, увитый плющем и надпись: «Я умираю там, где привязываюсь»… Помню какой-то поезд, я сижу на ящике с копчеными гусями и до поздней ночи флиртую с каким-то офицером. Решила прекратить: «Я – еврейка». Пауза. Он ошарашен. Потом говорит: «Ничего, ничего, для женщины это не страшно». В Тифлисе меня атакует молодой татарин – богатый, красивый, воспитанный в Париже. Он предлагает мне 2 тысячи на туалеты, чтобы я прокатилась с ним по Военно-Грузинской дороге. В Польше, у бабушки в Катовицах, передо мной на колени падает родной дядя и бурно требует выйти за него замуж, уверяя, что он все уладит с бабушкой.

Эльза. Мама не знала с Лили ни минуты покоя и не сводила с нее глаз.

Лиля. Под Дрезденом, в санатории, его владелец – весь в шрамах от дуэлей – засыпает мой номер цветами и каждый вечер к ужину мне одной подает голубую форель. Умоляет выйти замуж, обещает немедленно развестись с женой…

Эльза. Мама схватила нас в охапку, и мы стремглав уехали домой. А помнишь поездку в Царское село?

Лиля. Напротив сидел странный человек, и все на меня посматривал. Длинный суконный кафтан на пестрой подкладке, высокие сапоги, прекрасная бобровая шапка и палка с дорогим набалдашником – и грязная бороденка, черные ногти. Я беззастенчиво его рассматривала, и он совсем скосил глаза в мою сторону, причем глаза ослепительно синие, и вдруг, прикрыв лицо бороденкой, фыркнул. Меня это рассмешило, и я стала с ним переглядываться.

Эльза. Так и доехали до Царского села. Там я говорю Лили: «Ты хоть знаешь, кто это? Распутин83»

Лиля. Когда ехали обратно, он сел с нами в один вагон и стал разговаривать со мной: кто такая, как зовут, чем занимаюсь, есть ли муж, где живу? «Так приходи ко мне обязательно, чайку попьем, ты не бойся, приводи мужа, только позвони сначала, а то ко мне народу много ходит, вот телефон».

Эльза. Она действительно хотела пойти к Распутину, но когда я ей показала пьяного извозчика, точь-в-точь похожего на Распутина, охоту отбило.

Лиля. Был еще сын фабриканта-миллионера. Каждый день присылал цветы, к ужасу мамы, – ведь я еще была гимназисткой. Он сумасшедше любил меня и хотел, чтобы я умерла, для того, чтобы умереть вслед за мной. Но меня это совершенно не устраивало. К тому же появился Осип, и я прогнала сына фабриканта. Но потом все же позвонила. Сказала, что вернусь к нему, если он достанет цианистого калия для моей подруги. Он меня так обожал, что содрогнулся, но принес. Я ему не объяснила, что у меня все разладилось с Осипом, и я решила не жить. Через три дня я приняла таблетки, но меня почему-то пронесло. Потом я узнала, что мама, заподозрив неладное, обыскала мой стол, нашла яд, тщательно вымыла флакон и положила туда слабительное. Вместо трагедии получился фарс.

Эльза. А помнишь Гарри Блюменфельда84?

Лиля. Я увидела Гарри у своей подруги. Ему было 18 лет. Он приехал из Парижа, там учился живописи. В нем все было необычайно, где бы он ни оказался, он немедленно влюблял в себя окружающих. Разговаривал так, что его, мальчишку, часами слушали бородатые дяди. Его слова заставляли вас думать. Он великолепно рисовал. Вскоре у нас завязался роман, виделись каждый вечер. Он посоветовал мне ехать учиться в Мюнхен скульптуре, и сам вскоре поехал за мной. В Мюнхене он вздумал писать меня. Задумана «Венера». Холст уже натянут. Я буду лежать голая на кушетке, покрытой ослепительно белой слегка подкрахмаленной простыней. Как на блюдце. Я стою, сижу и лежу часами совершенно нагая. Страшно устаю, мерзну, мне надоедает, но я терплю, ибо рисунки удивительно хороши и потрясающе похожи.

Эльза. Лиля, неужели тебя писали голой?

Лиля. Конечно. А ты бы позировала в шубе?

2

Лиля. Осип Брик85. Моя судьба. Мы познакомились, когда мне было 13 лет, а ему 16.

Осип. Я стал звонить ей по телефону, тогда это было редкостью. Потом мама и папа устроили елку. Я поехал провожать Лилю на извозчике и, прощаясь, спросил: «А не кажется ли вам, Лиля, что между нами что-то большее, чем дружба?»

Лиля. Мне не казалось, но очень понравились такие слова. И неожиданно я ответила: «Да, кажется».