Три года революции и гражданской войны на Кубани

Установление в отряде Шкуро обычая обращаться в ответственные тяжелые моменты к авторитету выборных стариков, громады, не трудно уразуметь и усмотрев господствовавшее в отряде стремление к народности, к подчинению всего движения народному началу, народной воле, – как это было у казаков встарь.

У нас, в хуторе Тихорецком, откуда я выехал в Ставрополь, к этому времени уже утвердились формы непрерывной тяжбы между началом добровольческой диктатуры и кубанским, вообще говоря, народным началом…

Сложное чувство владело мною, когда я сидел за общей трапезой с общей офицерской массой отряда, с прослойкой в ней в лице полковника Слащова, Сейдлера и некоторых других, не-казаков.

Когда наступил момент и стало ясно, что нужно каким-то словом приветствовать этих простых людей, в неведении совершивших геройство чистого служения свободе, то, конечно, не о споре между двумя началами нужно было говорить, а о том, что и в том и другом месте породило естественное стремление к свободе. Как-то само собой вспомнился поход 10 000 греков, потерявших в одну ночь вероломно обезглавленных персами всех своих стратегов, но не павших духом и в ту же ночь успевших выбрать себе из своей среды новых стратегов и с ними совершить знаменитый в веках поход среди враждебных им племен и народов.

– Вы с честью проделали свой анабазис, и он будет включен в записи борьбы за свободу человеческой личности.

Доброе дружеское состояние создалось за столом, подходили многие, запросто расспрашивали, как там у нас, какие слухи доходят из России. После моей поездки на Дон, на Украину у меня было достаточно материала для ответов на вопросы.

Ставропольские торжества оказались кратковременными. Большевики скоро опомнились, увидели и узнали малочисленность шкуринцев и повели наступление с трех сторон. В поисках подкрепления командование объявило призыв к оружию офицеров, проживавших в Ставрополе. Были также посланы мобилизующие кадры в соседнюю кубанскую станицу Новорождественскую. Но если вообще мобилизация в гражданскую войну – вопрос лишь случая и удачи, то здесь, при трехдневном существовании власти да еще при тех ее оказаниях, какие обнаружил губернатор Уваров, – при этих условиях мобилизация не обещала быть успешной. Офицерский полк оказался не боеспособным и стал к тому же рассасываться. Мобилизованные казачьи сотни тоже оказались неустойчивыми.

Притихшие было и притаившиеся в городе большевизаны подняли голову и принялись за работу по разложению свежемобилизованных частей[45].

Со Слащовым мы выехали на окраину города. Линия фронта перед глазами, тянется ниточкой. Вялая перестрелка. Пока Слащов осматривал в бинокль позиции, со стороны большевиков из леса выскочил всадник и промчался взад и вперед вдоль окопов, – очевидно, передал какие-то приказания.

Проезжаем с. Надежинское, пулеметчики и все другие при оружии. Жители же селения сидят на завалинках за дворами, разговаривают промеж себя. Ни к фронтовой линии, ни к нашим пулеметам как будто совсем нет интереса.

На позициях казаки устроились по-свойски, как будто выехали к себе на участок для ранневесенней пахоты или сева.

Те, что в окопах, держат линию, а метров на двести ниже в ложбинке водовозка, один казак чистит картофель, другой дробит мясо на порции, – это кашевары готовят обед.

Я подошел, спрашиваю, какой станицы, они в свою очередь:

– А вы какой?

Начало разговора для казаков обычное, оказались общие знакомые у меня с ними, разговор мог бы затянуться на долгий срок, но подъехал Слащов с позиции, поехали в город. В селении Надежинском наш автомобиль задержали фуры со снопами хлеба, хлеборобы на всякий случай спешат свезти сжатую пшеницу с полей к дому поближе.

Жизнь в здании гимназии на бивуаках сопряжена была со многими неудобствами, и мне была отведена комната в гостинице. Провел несколько вечеров у знакомых в городе. Но вот, кажется, 15–16 июля (ст. ст.) утром прибежал ординарец штаба с предложением перейти с вещами в штаб-квартиру, т. е. в гимназию. Категоричность предложения не оставляет никакого сомнения, что дела наши – дрянь.

Действительно, мобилизованные казаки станицы Новорождественской оставили позиции, того и жди, большевики ринутся в прорыв. Шкуро нервничает.

Хуже того: приказывает вынести ему из комнаты кавалерийское ружьецо, щеголевато отделанное накладным серебром, и вскидывает ремень через плечо.

Это уже из рук вон плохо, когда командующий отрядом вооружается винтовкой.

Мне предложено держаться штаба и со двора гимназии не отлучаться. Кругом суета. Строятся в ряды все, кого только можно собрать, и высылаются на фронт. Город подвергнут довольно интенсивной артиллерийской бомбардировке большевиков.

Шкуро садится на коня и с конвоем мчится за город. Во двор въезжает знакомый автомобиль с двумя пулеметами. Спокойный начальник штаба Слащов сходит с сидения рядом с шофером.

– Ничего, все устроится.

Это он с шофером и пулеметчиком держали обнаженный новорождественцами фронт.

– Теперь Шкуро их далеко отгонит… банды неприятеля…