Три года ты мне снилась

Анастасия обняла ее и поцеловала в лоб.

— Все будет хорошо.

Ирина вздохнула.

— Что мне делать?

— Работать и дочь растить. Остальное приложится. И не терзай себя. Прошлого не воротишь, устраивайся с тем, что есть.

— А ничего и нет.

— Брось, Ириша. Все при тебе. Расхныкалась, как дитя.

Они помолчали. Слезы Ирины высохли, на губах появилась улыбка.

— Утешительница ты моя. Что это я, в самом деле. Но... Настя, ты же меня знаешь. Я могу играть интересные сильные характеры, не хуже этих девиц, что задирают юбки в каждом кадре...

— Я знаю. Ты и сама молода, посмотри на себя, все у тебя еще впереди. При чем тут юбки?

— Но ведь они заполонили все, и так дурно, безвкусно...

— Так! — Анастасия вновь уперла руки в бока. — Молодых мы уже не любим.

— Я в отчаянии, Настя! Я всех люблю, готова любить, но я хочу играть, играть, играть! Я могу. Я по улицам хожу и словно роль играю. Не вижу, не слышу ничего.

— Так и под колеса схлопотать недолго. Ох, извини! — Анастасия поцеловала ее в макушку и отвернулась к своим баночкам. — Что у нас сейчас? А, пенсионерка. Сочувствую. Надеюсь, потом-то ты сыграешь... О-о, да ты же ничего не знаешь!

Ирина вскинула на нее глаза.

— Чего не знаю?

Подруга посмотрела с ласковой насмешкой.

— А то, что происходит здесь, в родной студии, в двух шагах от тебя! Знаешь? Нет. А тут такое делается, что все на ушах стоят. Можно сказать, с ног сбились, вот как! А она живет себе поживает и даже плавничками не шевелит, рыбка-красноперка.

— Да что у нас может твориться?

Настя с веселой укоризной покачала головой.

— А то, что если проливать по себе горькие слезы, не шустрить и не чуять, то, конечно, ничего твориться вокруг и не будет! Так и оказываются в самом хвосте. А что? Запросто.

Ирина даже выпрямилась, готовая услышать нечто удивительное. В самом деле, она как-то потеряла вкус, уверилась, что яркая интересная жизнь уже не для нее, с ее горестями, хоть бодрилась изо всех сил, но лишь возле дочери чувствовала свою уместность и нужность.

— Ну, что? Говори скорее.

— То-то. Надо и видеть, и слышать, и вовремя успевать туда, где ты, может быть, нужна позарез. Именно ты, и никакая другая. Я даже вижу это. Именно ты, ты, с твоей грацией и артистическим мастерством. Ты, Иришка, поверь мне!

Говоря это, Анастасия преображалась на глазах. Из добродушной гримерши превратилась в хваткого делового человека, доподлинно знающего, как делаются дела в этом жестком мире искусства. Обойдя Ирину, она повернула к себе ее голову, окинула оценивающим взглядом, сосредоточенно хмурясь и кивая каким-то своим мыслям.

— Я не понимаю, — негромко сказала Ирина, осторожно освобождаясь от ее рук.

— Костю Земскова знаешь?

— Ну?

— Ну и ну, баранки гну. Уже последнему лифтеру известно, что он, молодой и гениальный, надежда страны и киностудии, носится сейчас со сценарием «О зрелой женщине на изломе жизни» и не может найти актрису на главную роль. Знаешь ты об этом? Роль зрелой женщины — вот твоя будущая работа. Но он должен все решить сам. Он должен увидеть тебя, ощутить, как свою звезду.

— Впервые слышу. Костя Земсков, такой вихрастый?

— Больше ничего про него не вспомнишь?

— Лауреат в Каннах, кажется. Нет, больше ничего.

— И того с лихвой хватит. Теперь все зависит от тебя. Нельзя же допустить, чтобы он выбрал какую-то француженку! У тебя есть все, что ему нужно, у тебя есть русскость — в глазах, в скулах, в улыбке. Вот! — Анастасия перевела дух и неопределенно пожала плечами. — Хотя, между нами говоря, я не уверена, что у него уже имеется готовый сценарий. Эти художники все могут решить в одну секунду. Даже во сне.

За окном наливалось жаром летнее солнце. Стекла, забранные матовыми жалюзи, не пропускали его лучи, чтобы не создавались тени. В комнату уже заглядывали какие-то люди, торопили, но после грозного ответа хозяйки понимающе кивали и исчезали. Ничего не скажешь, Анастасия любого могла поставить на место.

— Поняла, голубушка моя? То-то. Найди его, покажись повыгоднее, авось повезет, увидит тебя. Действуй, действуй.

Ирина сникла. О, эти смотрины, пробы! Ну почему ей, талантливой, молодой, надо гоняться за кем-то, жеманничать, просить? Ужасно. Но такова актерская доля, особенно женская. Она вздохнула.

— Не вздыхай. Надо, значит надо, — без слов поняла ее подруга.

Повернувшись к столам, заставленным баночками с мазями, краской, пудрой и, конечно же, кисточками, пуховками, карандашами, флаконами, тюбиками, накладными ресницами, бровями, усами, болванками с париками, хозяйка принялась за дело.

Это было ее царство. Под волшебными руками любой невзрачный герой-любовник, мужичок, которому и не снился шумный успех у женщин, получал такую внешность, что глаз не мог оторвать от себя, грешного. А вот Ирина, свежая, нежная Ирина, под ее безжалостными руками превратилась в строгую и сухую учительницу химии, с обожженным реактивами лицом и полузакрывшимся глазом. Такова была роль в картине, которая снималась с явным расчетом на фестивальный успех.