Три Ярославны

   — Мы не знали, что с тобой, — говорит Харальду Ульв, — и решили войти во дворец, перебив стражу, да больно их много набежало.

Маниак говорит:

   — Вижу, что здесь зря пролита кровь, но один виновник в ней — Калафат. Забудем обиду и сообща отплатим негодяю! Тебе, Харальд, надлежит плыть к Студийскому монастырю, чтобы не дать Калафату уйти морем, я же с войском двинусь сушей. — И с тем они расходятся.

Харальд с варягами спускается к ладье, которая стоит в бухте Золотого Рога у причала, и они грузятся. Тут видят они Феодора, который бежит к ним и, радостный, прыгает в ладью.

Ему говорят:

   — Тебе что за нужда с нами плыть?

Феодор говорит:

   — Есть нужда. Говорят, в монастыре резьба по камню дивная, хочу поглядеть.

Ладья отчаливает; и ещё видят они, отплывая, как спешит к своему кораблю Готфрид, рыцарь, со свитой и, страшно бранясь, кричит:

   — Здесь не невесту искать, а самому головы не сносить. — И он садится на корабль и приказывает кормчему:

   — Греби к царю персидскому!

Небо начинает светлеть. Варяги плывут вдоль берега, и Харальд молчит, а Ульв одноглазый говорит ему:

   — Много непонятного творится сегодня. Не было ещё того, чтобы Харальдом повелевал Маниак.

Харальд, задумчивый, отвечает:

   — Калафат — наш общий враг.

Ульв говорит:

   — Давно ли мы бились во славу Калафата, а сегодня бились против него и потеряли лучших воинов. Эйлив и Хальдор остались лежать на площади.

Харальд говорит:

   — Эйливу и Хальдору — вечная слава, а с Калафатом у меня давние счёты.

Ульв говорит:

   — Со Свейном у тебя счёты давние, да, похоже, ты уже забыл об этом.

Харальд поднял глаза и посмотрел на Ульва, а Ульв больше ничего не сказал и отошёл.

Тогда Харальд крикнул сердито.

   — Не тебе, Ульв, учить меня, с кем прежде считаться! В моих счетах я сам себе хозяин!

   — А мне сдаётся, — отвечает Ульв, — что есть им хозяйка. Да не та.

Харальд хотел ответить, но тут ладья причалила к берегу, на котором стоит Студийский монастырь. И варяги сходят с ладьи, и идут следом за Харальдом, и видят возле монастыря следы недавнего боя и среди воинов — Маниака, стратига, возбуждённого победой. И до приплывших варягов, похоже, никому нет дела, и Маниак не замечает Харальда, а когда заметил, обратился к нему так:

   — Опоздал, Харальд, в истории уже записано имя Георгия Маниака!

И Харальд видит, что у ворот разожжён костёр, и воины вытащили из монастырского храма конунга греков и его дядю, новилиссима, одетых монахами, и волокут к воротам. Собравшиеся же осыпают их насмешками, плюют на платье, бьют и хохочут. Вот пленников подводят к Маниаку и бросают у его ног ниц на землю.

Маниак поднял носком сапога лицо конунга и говорит:

   — Погляди, конопатчик, последний раз на солнце! Больше ты его не увидишь.

Тут к Маниаку бежит от костра человек с раскалённым железным прутом и отдаёт стратегу. Тот же протягивает прут Харальду и говорит:

   — Погаси ему солнце, варяг! Пусть знает, как унижать великих воинов.

Харальд говорит:

   — Я воин, а не палач, — и отошёл к своей дружине.

Палач приступил к расправе над василевсом и новилиссимом, толпа же, опьянённая запахом горелого мяса, заревела:

   — Получай, Калафат! Слава единой самодержице Зое!

Маниак подходит к Харальду и говорит:

   — Пал тиран! Что не ликуешь с нами, Харальд?

Харальд говорит:

   — Мало мне радости в вашем пиру.

Маниак говорит:

   — Зря отказался ослепить конунга. За это самодержица наверняка пожаловала бы тебе чин этериарха.

Тогда Харальд посмотрел на него и говорит:

   — Плевал я на твоего этериарха. Мне судьба быть конунгом Норвегии.

Он поднимается и, ни на что больше не глядя, идёт к ладье, и варяги за ним.

Маниак смотрит им вслед, потом подзывает к себе своего человека и говорит:

   — Всегда опасался я этого варвара, да и нет в нём пока больше нужды. Лучше всего будет вернуть его обратно в темницу.

Человек зовёт воинов, и они бросаются за Харальдом и варягами. Они настигают их у ладьи, и здесь завязывается бой, и многие из греков падают. А варяги успевают попрыгать в ладью и налечь на вёсла.

Тут Феодор выбегает из монастыря, бежит и кричит:

   — Меня! А меня-то забыли!

Но его не слышат на ладье за плеском волн и скрипом вёсел. И ладья всё дальше отходит от берега.

Тогда Маниак велит воинам скакать обратно в город, что те немедля исполняют, и Маниак, сев на коня, скачет с ними. Они скачут быстрее, чем плывёт ладья, и скоро скрываются.

Феодор же, оставшийся на берегу, долго глядит вслед ладье, пока не скрывается и она, потом плетётся обратно к монастырю.

Здесь догорает костёр, уже разошёлся народ, и только ослеплённые конунг и новилиссим бродят, вытянув руки, перед воротами и никак не могут найти друг друга в вечной тьме.

Феодор поглядел на них, вздохнул и говорит:

   — Идёмте, убогие.

И, положив руку одного на плечо другого, повёл их за собой, как водят нищих слепцов.

Ладья быстро плывёт через бухту Золотого Рога, мимо города, туда, где за узкой горловиной залива чернеет Босфор. Но Маниак уже в Миклагарде, и его воины стоят вдоль всего берега, и в ладью летят стрелы, и уже отчаливают в погоню три греческих галейды.