Три Ярославны

Тем временем на холм выскочил Левента на взмыленном коне. И остановил коня, увидев, что прискакал поздно.

Уцелевшая горстка воинов с Миклошем и Агнеш вырвалась из боя и уходила к лесу. Но, отрезая им путь, из-за леса выскочила на рыжегривых конях лёгкая конница секеев.

А сзади, продолжая источать стрелы, неумолимо смыкалось кольцо печенежских лучников...

10

настасии приснился сон, смутный и горячечный, как бред.

Словно сквозь туман, она увидела какую-то беспорядочную сечу, где непонятно было, кто с кем бился и кто кого одолевал. Кони ржали страшно, но беззвучно в её сне, и так же беззвучно скрещивались мечи. Лицо женщины, увиденное единственный раз на границе, мелькнуло там; было оно спокойным и бледным, и конь под женщиной был бледным, как туман. Ещё приснились Анастасии, вперемежку с сечей, пламя камина, бродячий хегедюш и три крысы. И другое лицо — королевского брата Левенты, но он тут же в отчаянии закрыл его руками...

Анастасия проснулась. И сразу, заметив это, две старые служанки — Марфа, привезённая из Киева, и мадьярка Оршик — приблизились к постели, чтобы сменить на пылающем лбу королевы полотенце, смоченное уксусом.

— Ты так жалобно стонала, что мы уж сами собрались тебя будить, — сказала Оршик, протирая ей влажные лицо и шею.

   — Плохой сон снился...

   — Если плохой, надо тут же рассказать, — заметила Марфа. — Чтобы не сбылся.

Анастасия хотела рассказать свой сон, но сразу сбилась: и голова была дурной от жара, и сон сумбурным. Сказала она только о белом коне.

   — Белый конь — к жалобе, — тотчас определила Оршик.

   — Она и так вон как жалится... — возразила Марфа. — К судьбе белый конь.

   — Судьба — конь неосёдланный. А если конь под седлом...

Женщины заспорили, и Анастасия снова устало закрыла глаза. Так хорошо и уютно было с закрытыми глазами, как в тёмном чулане, куда любили они прятаться с сёстрами в детстве. Никому в эту уютную темноту не было хода, кроме собственных мыслей. И они не казались такими чёрными наедине с собой. Болезнь и лихорадка пройдут, как всё проходит, думала Анастасия, и ничто не помешает ребёнку родиться в срок и здоровым. Как эта женщина сказала: когда выпадет первый снег... Но мысль о женщине напомнила Анастасии её сон, и тревога вернулась в её душу.

Беспомощным, обессиленным взглядом она встретила вошедшего Андрея. Он присел на постель, взял в прохладные ладони её протянутую руку и спросил, пряча за ласковой улыбкой собственную тревогу:

   — Хорошо ли спала моя королева?

   — Страшно мне, Андрей... — прошептала Анастасия пересохшими губами.

Он гладил её руки, щеки, лоб, и ладонь его приятно остужала жар.

   — Не бойся. Врач уже приехал из Регентсбурга, искуснее его, говорят, нет.

   — Не за себя боюсь... За тебя, за него... Вражда мне всё снится, сечи и кровь...

   — Не бойся ничего, — твёрдо ответил Андрей и крепче сжал её руку. — Когда он родится, мир и тишина будут на нашей земле. Я обещал тебе.

11

рикованная за ногу цепью, Агнеш сидела на голом каменном полу в сводчатом замковом подземелье. Из тёмных углов слышалась возня крыс. Три наиболее смелые из них уже выползли на освещённое крошечным окном пространство и осторожно принюхивались к гостье.

Шаги за дверью загнали их снова в темноту. Прогремел засов, дверь открылась, и факел в руке стражника осветил всё помещение. Стражник воткнул факел в расщелину между камнями и исчез. На его месте в двери появился бледный Левента.

Агнеш подняла на него глаза. При ярком свете стали видны ссадины на её лице и запёкшаяся сабельная рана у плеча.

   — Сказала бы — садись, да некуда, — развела руками Агнеш.

Левента в молчании сделал несколько бессмысленных шагов по каземату, снова обернулся к Агнеш, и безысходная горечь отразилась на его бледном лице.

   — Зачем ушла из города?.. Лучшие варяжские воины были со мной, и ты была бы спасена...

   — А мои бы люди полегли?

Он не ответил. Много, очень много слов было для любимой у Левенты, по он не знал, с каких начать... да и не нужны стали сейчас те приготовленные слова.

   — Короли кладут тысячи голов ради земель, рыцари — ради славы, воины — ради добычи, — сказал Левента, — и никто не говорит им, что это грех. Почему же нельзя положить сотню ради... не скажу уже — любви, но ради спасения твоей души вечной? И положил бы, не задумываясь, если бы мы не разминулись...

   — Суждено нам было разминуться, — сказала Агнеш. — Ты шёл к своей судьбе, я — к своей.

   — Шла, зная, что твои люди всё равно полягут, а ты окажешься здесь?

   — Шла. К судьбе надо дойти, ответила Агнеш и шевельнулась, разминая затёкшую спину. — Так что решили ваши епископы? — спросила она.

   — Казнь... — с усилием выговорил Левента это слово. — Но не решили какую...

Агнеш рассмеялась, и так странен был здесь её смех, и так чужд мрачным сводам.

   — Я вспомнила, как два пьяных мужика спорили: через какие ворота лучше выходить из города? Не всё ли равно!

Но чем веселее была Агнеш, тем безысходнее становилась горечь Левенты.