Три Ярославны

Сорвав жёлтый цветочек, Ромуальд протянул его Янке.

   — Мне? — удивилась Янка и подняла на рыцаря вопросительный взгляд: — Зачем?

Рыцарь снова поклонился, улыбнувшись смущённо и признательно. А из окон дворца донёсся новый взрыв смеха и голоса, среди которых громче других был голос Шалиньяка.

   — И когда я, о благородный Злат, зарубил шестерых, — рассказывал Шалиньяк, побагровевший от мёда и пива, но по-прежнему горделивый, как галльский петух, — остальные пустились бежать, как безумные! Но, призвав на помощь святого Ардальона, я бросился в погоню, как лев, и разрубил каждого на двенадцать частей. И тогда из замка вышли двенадцать раз по двенадцать дев и упали передо мной на колени, благодаря за избавление!

Шалиньяк победно поглядел на Злата, но тот бровью не повёл, только подставил чашу служке-поляку, внимавшему беседе с ужасом.

Дым и чад мешались в дворцовом зале, где пировали рыцари, со звоном чаш и грызнёй собак под столами.

   — Что твои сарацины, — отвечал Шалиньяку Злат. — Вот я раз бился с самим Соловьём-разбойником.

   — Мне не доводилось слышать о таком рыцаре, — сказал Шалиньяк, но приготовился внимать с интересом.

   — А услышал бы, здесь не сидел, — рассказывал Злат. — Потому как свистнет раз Соловей — птицы падают с лёту. Свистнет другой раз — стены рушатся. — Злат показал, как свистит Соловей-разбойник, и хоть стены не рухнули, но вышло страшно. — Свистнет третий раз... — Злат только рукой махнул. — Ухватил я Соловья поперёк пояса...

   — Езус-Мария! — воскликнул служка, потому что Злат для наглядности приподнял его над столом.

   — Ах ты, говорю, волчья сыть, травяной мешок! Быть тебе убитым, поганому, за кровь христианскую!.. Вынул меч-кладенец...

   — Ратуйте! — вырвался служка и в страхе пустился наутёк.

   — Ликует сердце, — со смехом заметил Бенедиктус, подливая себе вина, — когда внимаешь правдивым рассказам!.. А ты опять печален, Даниил, и молчалив. Выпей, вино туманит голову и развязывает язык.

   — И сжигает душу, — отозвался Даниил.

   — Мало ли что сжигает душу! — с новой надеждой на диспут возразил Бенедиктус. — Я знаю по крайней мере семьдесят семь пороков, которые сжигают душу, и вино — не худший из них!

Он поднял голову и с удивлением опустил чашу: Даниил смотрел на Бенедиктуса настороженно и враждебно.

   — Что?.. — молвил отрывисто. — Что хочешь сказать сим? Что тебе ведомо?

Даниил потянул ворот рясы и выбежал из зала. Озадаченный Бенедиктус пожал плечами и снова принялся за свою чашу.

   — Ну что ж. Помолчим. Пусть говорят благородные рыцари.

   — Твой подвиг велик, — выслушав тем временем Злата, отвечал Шалиньяк. — Однако он ничто в сравнении с моим. Однажды, по дороге в Палестину, я встретил двенадцать великанов...

7 В тот же день, по вечерни

а распутье двух дорог за замком сарацинский купец поджидал кого-то, вглядываясь в темноту.

Вдруг на его плечо легла тяжёлая рука в перчатке. Он вздрогнул и отпрянул, увидев нависшую над собой чёрную фигуру всадника. Знакомое лицо глядело из-под забрала.

   — Добрый рыцарь! — в смятении залепетал купец, падая на колени. — За что ты преследуешь меня? Сжалься, о благородный Ромуальд!..

На неподвижных скулах рыцаря шевельнулось недоумение.

   — Откуда тебе известно имя моего брата? — спросил он.

Купец поднял голову. Что-то неуловимо отличало черты всадника от черт печального рыцаря: надменный взгляд, непроницаемые глаза, чёрный плащ, спускающийся от плеч до самой земли.

Купец осторожно выпрямился.

   — Ромуальд возвращается с Руси, где искал подвига...

   — Мой глупый и неуёмный брат, — усмехнулся чёрный рыцарь. — Он родился часом позже меня, когда рассвело. С тех пор у нас разные ангелы: у него — дня, у меня — ночи... — Усмешка сошла с губ рыцаря, и вновь стало каменным его лицо. — Так зачем ты искал меня, византиец? Я явился.

Меж тем веселье в замке продолжалось, и в королевской стольнице, где тоже был обильно накрыт стол, Казимир сидел за комнатным органом.

Рядом с ним стоял Роже, и оба, порозовевшие от выпитого, пели латинский хорал нестройно, но дружественно.

   — Ах, наше ученье в аббатстве Клюни! Ах, Франция! — откинувшись от инструмента, произнёс Казимир. — Даже воспоминания о ней — наслаждение!.. Какие там леса и рощи, какие охоты — в Венсене, Санлиссе, Марли! А какие виноградники в Орлеане и Рюеле!

   — И лучшие из них, — вставил Роже, — принадлежат королю!

   — Нашему племяннику! — повернулся Казимир к Анне, сидящей за столом, и послал ей воздушный поцелуй.

   — При этом, — добавил Роже, адресуясь к Доброгневе, хмуро наблюдающей их возлияния, — не следует забывать, что сам Генрих весьма воздержан в питье.

   — Не спорю, — кивнул Казимир, подставив слуге чашу. — Зато отец его, Роберт, знал толк в лозе!

   — А какой подарок сделал тебе этот достославный монарх на прощанье? — напомнил Роже.

   — Шедевр механикуса Доменика! — вскакивая, закричал Роже. — Вот, дочь моя, что ты обязательно должна повидать в Польше!

Король открыл ключом продолговатый ящик у стены, и тотчас из ящика выехала на подставке фигура в половину человеческого роста с кубком в руке и, выкинув руку вперёд, утробно возгласила: