Три Ярославны

   — Что, Даниил, — донёсся сквозь шум до ушей монаха вкрадчивый голос, — сладко обнимать княжну?..

Сарацинский купец сидел в арбе на выезде из ворот и улыбался на себя не похоже.

   — Прощай, монах. Ваш отъезд велит и мне спешить. Хочешь, поедем со мной?

   — Куда?

   — По миру: в земли Аравии и Палестины, в Индию, в туманный Альбион. Мало ли куда судьба заносит купцов?

   — Увы, я не купец, — ответил Даниил и повернулся, чтобы уйти, но сарацин в мгновение ока вновь оказался перед ним и глядел, улыбаясь.

   — Да, ты не купец. Я забыл: ты — раб. Ты лучший из рабов. Ради господина ты пожертвуешь даже самым дорогим... Ну что ж, ступай своей дорогой. Париж недалёк, и Генрих уже готовит брачное ложе...

   — Замолчи... — чуя недоброе, простонал Даниил.

   — Что тебе до этого? Грех мирских соблазнов ты одолел в себе. Ведь ты не увезёшь свою княжну от развратного жениха?

Даниил, не оглядываясь, шагал прочь и слышал за спиной:

   — Ты бежишь, монах, значит, ты грешен! Ибо нет человека без греха, иначе бы люди не были смертны. Нет, не раб ты, Даниил, а господин себе: разве не родила тебя женщина от любви и разве не свободен ты от рождения?.. Так убей же в себе раба, истинно тебе говорю: возвысься, Даниил!

Не купец, а Халцедоний в одежде купца стоял перед Даниилом, и сам сатана улыбался его улыбкой.

   — Нет! — отпрянул от Халцедония Даниил. — Я знаю, ты подослан, чтобы выведать мои тайные мысли. Но я говорю тебе: нет! Нет!..

   — Раб! Неужели ты не чувствовал, как замирала Анна на твоей груди! Это говорю тебе я — человек, я видел сады Семирамиды и держал в объятиях райских гурий!.. Прощай, слепец.

Всё ускользало и плыло в глазах Даниила, плыло небо с бледной луной, плыли зубцы стен, плыли предутренние облака, огненные, как волосы Анны.

   — Стой!.. — бросился Даниил вслед за тронувшейся арбою. — Если ты и дьявол, то Бог сейчас говорил твоими устами... Помоги! Возьми мою душу, но — помоги!..

8 Седмица 6 по Пятидесятнице. Память св. отцов Вселенских соборов

ироким шагом ступал Даниил, подставив лицо влажному утреннем ветру. Развевались полы его рясы, меч ударял по ногам, новая, безоглядная решимость освещала глаза.

Он шёл в одиночестве, в стороне от процессии, движущейся среди туманных холмов.

Сонно покачивались в седле Роже, всхрапывал, согнувшись до крупа коня, Шалиньяк. Бенедиктус отгонял сон, прихлёбывая из фляжки. Зевал Злат; Инка, сидя в телеге, ела вишни: одну ягоду клала в рот, другую — бросала Злату в спину, и глаза её лукаво щурились, потому что отрок почёсывал шею, затылок, глядел даже в небо и до одного в простоте душевной не додумывался — оглянуться назад.

Хмуро шагали пешие воины, звякал металл в охраняемом ими возке.

А в хвосте кавалькады ехала Анна, за ней трусил на осле толстый монах и тянул:

   — Её величество светлая королева...

   — Я уже сказала — нет, — твёрдо отвечала Анна.

   — ...просит забыть обиду и вернуться, — видимо, уже в сотый раз тоскливо повторял монах.

   — Нет, нет и нет!

   — Её величество светлая королева... — опять начал монах.

Анна обернулась.

   — А его величество светлый король? — произнесла она с елико возможной долей яда.

Монах развёл руками.

   — Вернись и повтори королю: ноги моей больше не будет в его королевстве!

Монах печально отстал, а Анна нагнала Даниила:

   — Разве я не права?

   — В чём, Ярославна?

   — Ты сам учил меня: королева должна быть милосердной, справедливой, но — строгой. Ведь королева должна быть строгой, верно, Даниил?

   — Но ты ещё не королева, — глядя прямо ей в лицо открытым взглядом, ответил Даниил.

Секунду Анна с интересом рассматривала этого незнакомого ей Даниила и упрямо хлестнула лошадь:

   — Да, но я ею буду!

И поскакала галопом вдоль кавалькады, как рыжий жеребёнок вдоль сонного табуна.

   — Эй, рыцари, — не спать! — тронула она рукояткой хлыста Шалиньяка, совсем согнувшегося в седле. — Ромуальд! Злат!.. Все слушайте. Я буду королевой — справедливой, но строгой! И пусть не пеняют виновные, если их головы полетят с плеч!

   — Только не моя, — отозвался Бенедиктус, на фляжку которого упал гневный взгляд Анны.

   — Почему?

   — У богатых голова — бесплатное приложение к богатству, — охотно объяснил Бенедиктус, — у меня — единственная ценность. Полезнее подумать, как использовать её, когда ты станешь королевой.

   — Меньше пей, Бенедиктус, вот тебе мой первый указ, — объявила Анна. — Пьяниц не будет среди моих подданных!

   — Боюсь, многие изменят подданство, — заметил Бенедиктус, но Анна его уже не слышала, она ускакала дальше.

Лихо пригнувшись к луке седла, Анна ушла далеко вперёд и атаковала процессию с фронта, осадив коня прямо перед почтенным епископом. Но мул Роже остался так же невозмутим, как его хозяин; епископ лишь на секунду приоткрыл глаза, чтобы сказать с отеческой улыбкой:

   — Главное, дочь моя, не забывай церкви, когда станешь королевой.

   — И нас с Янкой, — прибавил Злат, нежно глядя на возлюбленную.

   — Я буду королевой строгой, но щедрой! — откликнулась Анна. — Никто не останется без даров, бедных не будет в моём королевстве!