Три источника (сборник)

– Четыреста пятьдесят мы имеем на досках. Теперь о халатах. Все спрашивают синие рабочие халаты, а их нет… Интересно? Я так могу страниц пятьдесят, – продолжал Мишка или Павлик, вернее, я это уже от себя добавил. Короче, все вдруг завертелось и понеслось.

Практика лишь отчасти подтвердила теорию. Например, доски стали уходить не по одной, как прикидывалось, а по пять-шесть в день, и пионеров пришлось увеличить до двадцати, да и не пионеров вовсе, а бабулек-надомниц, которых, впрочем, к концу следующего года пришлось сократить, поскольку они завалили весь город и окрестные селения, и областной центр – расписными досками, солонками, хлебницами и невесть еще чем… Неожиданностью оказался рэкет, с которым они сначала пытались воевать, затем полюбовно договорились. Местное комунячье правительство, к величайшему удивлению друзей, отнеслось к их идеям с восторгом: эти олухи полагали, что исполняют очередную демагогическую директиву партии, в чем, кстати, также состоял изящный трюк Горбачева, который лишь спустя годы удалось разгадать… В принципе, мало кто знал тогда, чем все это закончится. Ну, я знал, обладая чисто писательской способностью предвидения, ну, кто-то из высших начальников, ну, еще два-три писателя, поскольку далеко не каждый пишущий обладает этой способностью… Правда, сейчас все утверждают, что, дескать, они сразу всё поняли… Неправда это.

Павлик просыпался в пять утра – больше ему не спалось – он просыпался от толчка очередной идеи, глобальной или мизерной, он прыгал, как Бельмондо, в автомобиль, и отправлялся то в швейную мастерскую, то на бывший свой завод, где они арендовали помещение для колбасного цеха, то в кафе на автовокзал, где уже готовились угли для шашлыков…

Было друзьям уже за тридцать, в сущности, ничего не изменилось ни в их отношениях, ни в самих характерах… Павлик любил изящные, красивые игрушки, нарядные костюмчики, он купил ярко-алый, стремительный «Опель», чей огненный росчерк горожане видели издалека там и тут, поднимая вдогонку пивные кружки: Это знаешь кто? Пашка, он в третьем цеху работал… Мишка предпочитал все основательное, грубое, он ходил в мешковатом пальто, в валенках, он взял себе джип «Ниссан» – такой серебристо-синий, тракторообразный – его величественные строки в конце улиц также очерчивали некий новый, гордый и уважаемый рисунок их глупого города: Это знаешь кто? Мишка, он в третьем цеху работал… Вместе с Пашкой, ну, ты знаешь… Мишка поселился в деревенском доме, в трех километрах от города, Павлик тоже оставил родительскую хрущобу, переехав из слободы в центр, в дом, именуемый по-тургеневски… Мишка покупал, расширял, наращивал, он воспитывал уже второго ребенка, принимал у себя мафиозных бонз, в доме завелись слуги, в свободное время хозяин возился на огороде, его излюбленными плодами были огромные морозостойкие дыни… Павлик летал, он был еще холост, питался в ресторанах, открытых в городе другими кооператорами, посещал публичный дом, порой на пару дней хватал очередную подругу и мотался с ней в какой-нибудь город – Москву, Ригу или Париж… Нравится современная сказка? Нравится, потому что это, как ни странно, современная быль.

Продолжим. Теперь друзьям уже редко случалось поговорить. Они встречались по нескольку раз в день, говорили и спорили часами, но все это вращалось вокруг дел, которые нарастали, которых не переговорить… Иногда они все же выпивали вдвоем, как правило, дома у Мишки, отвлекались, вспоминали жизнь.

– Смотри, Павлик, я тебе этого никогда не забуду, – Мишка задирал рубашку, демонстрируя след от боевой ракеты.

– А я тебе, – невозмутимо возражал Павлик, – никогда не забуду, как ты за меня задачки решал.

– А я – как ты мою Шурочку выебал.

– А я – как ты за меня на собрании… Кстати. Я тут в Каире к гадалке зашел. Показала мне будущее.

– Ну и?

– Весело, – сказал Павлик, еще наливая обоим. – В тазик такой фарфоровый смотрел. Видишь, спрашивает. Я смотрю, а там – помнишь – как ты меня тогда к столбу привязал, когда мы в партизан играли? Не будущее это, говорю, а прошлое. Платить, между прочим, так и не стал… Странно все было, как во сне. Ведь правильно, как в кино, представила видение. А я в эти чудеса раньше не верил. Того гляди, и в Бога поверю…

– А ты помнишь, как на ногу мне тогда…

Павлик не помнил. Через несколько лет, перед смертью, ему пришлось в последний раз пережить этот традиционный разговор. Обещанный литературный прием, читатель, – с грустью вздыхается мне.

– Мишка, ты! Ну и шуточки, скажу я тебе. А я подумал: пиздец. Твои орлы мне чуть шею не свернули. Ну, развязывай, что ли, считай, что я посмеялся… Развязывай, что ли, вместе посмеемся, да?

Мишка медленно, грузно прошелся из угла в угол помещения, остановился, сощурился на тусклую лампу. Павлик молча следил за его движениями. Он знал, что сейчас будет, и знал, почему.

Не развяжет. Не посмеются.