Три короба правды, или Дочь уксусника

– Артемий Иванович Владимиров, попечитель Якутского учебного округа и генерал-губернатор Усть-Илимского улуса, – представился гость. – Два раза по этапу ходил, прежде чем в люди выбился. У меня брошюра даже издана, «К месту службы в кандалах». В Иркутской синодальной типографии.

– А этот твой кавалер длинный на кровати – не тот ли тип из Охраны, о котором ты рассказывала после театра, и который Леонида и Соломона хотел в Третьем отделении пытать? – спросила Ольга.

– Он самый. Ольга, ты можешь привезти Соломона? – спросила Варенька и подруга, кивнув, отправилась в переднюю одеваться.

Подсунув Фаберовскому под голову подушку, Варенька вышла вслед за подругой в переднюю и сунула той деньги на извощика.

– Ты что, его любишь? – спросила Ольга.

Варенька молча кивнула головой.

– А как же Леонид? Да и Соломон к тебе неравнодушен. Ведь ты же видела его один раз в театре и даже не знаешь, как его зовут!

– Привези скорее Соломона, Ольга, – сказала Варенька. – А мне нужно перевязать раненого.

Тем временем Артемий Иванович выставлял аптечные товары на этажерку у кровати, где лежал, закатив глаза, Фаберовский.

– Как его зовут, Артемий Иванович? – спросила Варенька, вернувшись из передней. – Я не помню, представлялся ли он мне в театре.

– Степаном его кличут. А у вас с ним чего? Амур-тужур? Чего это он к вам велел себя везти?

Варенька зарделась и стала торопливо разматывать окровавленный бинт на голове поляка, чтобы не выдать своего смущения.

– Ну право, Артемий Иванович, ну какой амур… Мы же с ним в театре только познакомились. Он у вас такой обходительный.

– Да, бывает, когда выпьет. А у вас пожрать есть чего-нибудь?

– Чайная колбаса вот, булка. Самовар нам хозяйка не дает, чай на спиртовке греем.

– Неужто сыра нету? – Артемий Иванович проследовал в гостиную и заглянул в буфет. – О! Ну и колбаса… Одни хвостики крысиные. Ну, да что делать.

Из ватерклозета вышла невысокая остроносая девица в толстых очках, вытиравшая маленькие красные лапки несвежим полотенцем.

– Варя! У нас мущина! – заверещала она.

– Цыц! – сказал с набитым колбасой ртом Артемий Иванович и закрыл дверцы буфета. – Это на пользу Отечества твоя колбаса пошла, поняла?

– Ксения, нагрейте мне воды, – попросила Варенька, которой кое-как удалось перевязать голову поляку, и дала Фаберовскому принесенного Артемием Ивановичем лекарства. Поляк закашлялся, и изо рта у него снова пошла коричневая пена.

– Где же Соломон?! – вскочила испуганно Варенька, а Ксения побледнела как мел и бросилась вон.

– Да это у него постоянно! – махнул рукой Артемий Иванович, провожая Ксению взглядом. – Вчера у него тоже весь рот коричневый был. От хны не помирают. Она горькая, зато жар как рукой снимет.

– От чего?! – прохрипел поляк, отплевавшись. – Я тебя убью!

– Степан, ты чего? Э, э! Барышня, не давайте ему вставать! Ты же мне сам сказал купить хны! Ну, я не знаю… Да тебе и так пора волосы красить, совсем от такой жизни седой стал. Я лучше пойду, покурю в соседней комнате.

И Артемий Иванович, даже не доглодав хвостик из колбасы, ретировался обратно в гостиную. Едва он сунул в рот папиросу, как в квартиру ворвалась Ксения с хозяйкой квартиры. Хозяйка была толстым и злым существом, вызывавшим ненависть у всех квартирантов в доме, кроме Ксении Соловейчик, которая чувствовала в ней родственную душу.

– Убирайтесь вон! – взвизгнула хозяйка. – Я вызову полицию.

– Мы и есть полиция, – сказал Артемий Иванович и пожевал папиросу. – А ты, собственно, кто?

– Я хозяйка этого дома, потомственная гражданка Елизавета Ивановна Мизулина.

– Давно домом владеете?

– Давно-с, – растерянно ответила г-жа Мизулина, но потом опомнилась и сама перешла в наступление: – Да вы сам-то кто такой, чтобы у меня спрашивать?!

– А вы у дворника поинтересуйтесь, – ответил Артемий Иванович и, наконец, закурил.

– Я поинтересуюсь. И вернусь с околоточным!

Г-жа Мизулина хлопнула дверью и вернулась через полчаса, но только не с околоточным, а с кипящим самоваром. Сзади Ксения на подносе несла теплые еще сайки, вазочку с вареньем и большой кулек со свежими тминными колбасками. Когда приехала Анна с Соломоном, Артемий Иванович уже обожрался и храпел на диване, прямо, как был, в одежде и галошах, а в ногах у него сидела Ксения и, повинуясь отданному перед сном распоряжению, подобострастно обмахивала его «Русской мыслью». Поляк уже немного пришел в себя и Варенька, сидя у его постели, читала ему мятый «Петербургский листок», в который до того была завернута уничтоженная Артемием Ивановичем чайная колбаса:

– … Кшесинская-вторая прекрасно исполнила па-де-де с одной только репетиции, и кордебалет «снежных хлопьев» прелестно станцевал вокруг елового дерева. А вот поведение нашей публики оставляет желать лучшего.

– Ну, кто тут у нас больной? – деловито спросил Соломон, входя в комнату. – А, старый знакомый! Сейчас, ваше превосходительство, мы мигом поставим вас на ноги.

– Не надо его прямо сейчас на ноги, – сонно пробормотал со своего дивана Артемий Иванович. – Он еще слаб. А то встанет, начнет кулаками махать. Не могу же я с больным драться.