Три круга Достоевского

Здесь обнажается чистый практицизм, стремление жить лю­бой ценой. Жить — это жизнь тела, при полном запустении духа. Конечно, самоубийство не для безличности. Разве при нехватке чувственного. А поскольку чувственное более легко достижимо, то состояния депрессии у безличностей не бывает. При достижении материальных благ для них хороши все средства. И все, иначе живущие, с их точки зрения, есть дураки: «дуракам счастье, и, знаете ли, нет ничего приятнее, как жить с дураками и поддаки­вать им: выгодно!» [3, 367].

Герой хвастается тем, что он эксплуатирует дураков, тем, что он приспосабливается к особенностям общества, что его это об­щество вполне устраивает: «...ведь я вижу, что я живу в обще­стве пустом; но в нем покамест тепло и я ему поддакиваю, пока­зываю, что за него горой, а при случае я первый же его и остав­лю. Я ведь все ваши новые идеи знаю, хотя и никогда не страдал от них, да и не от чего. Угрызений совести у меня не было ни о чем. Я на все согласен, было бы мне хорошо, и нас таких легион, и нам действительно хорошо. Все на свете могут погиб­нуть, одни мы никогда не погибнем. Мы существуем с тех пор, как мир существует. Весь мир может куда-нибудь провалиться, но мы всплывем наверх. Кстати: посмотрите хоть уж на одно то, как живучи такие люди, как мы. Ведь мы примерно, феноменаль­но живучи; поражало вас это когда-нибудь? Значит, сама при­рода нам покровительствует, хе-хе-хе! Я хочу непременно жить до девяноста лет» [3, 366].

Цинично. Но ведь во многом прав. До девяноста доживет. Ибо от самоубийства гарантирован, от инфаркта — тоже. Жизнь тела — в комфорте, дух заснул. Прав и в том, что поражения для себя не ждет. Потому что поддакивает тем нравам, которые существуют. Изменятся — и он изменится, приспособится. Прав и тогда, когда говорит, что таких легион. Безличностей действи­тельно много. Прав и в том, что такие выживут даже при все­общей гибели в мире. С одним уточнением: если останутся одни безличности, то они будут способны погубить друг друга в борь­бе за существование. Лишь так могут погибнуть валковские, все другие пути они обойдут.

Герой исповедовался. Но, как оказалось, и тут — не бесхит­ростно. Он преследовал при этом свои цели.

Валковские — это безличности в аспекте ориентировочном, эксплуатирующие свою личность (в аспекте самостоятельности мышления). Герой способен мыслить, он создает теорию. Для самооправдания. Эта теория отражает существующую общест­венную негативность и возводит ее в норму.

В других романах Достоевского безличности в такой мере <не философствовали, а просто жили по принципу: «Надо ловить минуту и наслаждаться жизнью» j[3, 361].

Таких много. Лишь разные стороны «иметь» отличают их. Для одних главное — деньги, для других — власть, для треть­их — женщины, для четвертых — все это вместе взятое. Но суть одна — меньше дать, больше взять. Меньше думать. А если все же думать, то опять-таки ради «взять». Таков Лужин, многие герои «Идиота», генерал Прелинский, Петр Верховенский,- близкий Валковскому не только своими «хе-хе-хе» и «ха-ха-ха», дочь и сын Версилова, Смердяков, Федор Карамазов, обещающий, как и Валковский, жить долго (разница лишь в том, что жить ему осталось только один день — его съест другая безличность).

По философии Валковского4 живет нигилист Ракитин, для ко­торого все равно, сделать ли карьеру на пути критики религии или ее утверждения. Кому служить — все равно. Ибо служба — средство. Цель — «иметь». Ракитин «...умел со всеми обойтись и каждому представиться сообразно с желанием того, если только усматривал в сем малейшую для себя выгоду» [10, 9, .409]. Ис­черпывающая характеристика безличности.

В «Дневнике писателя» не через образы, а прямо выражена мысль о торжестве безличности в обществе, где в качестве луч­ших людей выступают умеющие не упустить своего (и чужого). Достоевский показывает истинное достоинство этих далеко не лучших людей. Но они везде и всюду.

«Но и в русских и в немецких вагонах — все только о ге­шефтах и процентах, да о цене на предметы, на товары, об ве­селой материальной жизни с камелиями и офицерами — и толь­ко. Ни образования, ни высших каких-нибудь интересов — ни­чего» [П, 3, 216]. Это выдержка из письма. Достоевский пони­мает, что эти частные разговоры отражают ориентацию на безличность, господствующую в обществе. Когда в обществе говорят лишь о пудах, верстах и процентах, то тем самым забы­вают о личности человеческой, для развития которой и должны использоваться материальные блага, ставшие самоцелью.

Торжество безличности так велико, что живущие ради «быть» личности кажутся аномалией, «идиотами». В обществе широко распространяется универсальный вопрос безличности — чего же ему не хватало? Безличности, как, например, Смердяков, просто не понимают, что кто-то может жить ради того, чтобы «мысль разрешить». Они плоды того общества, в котором существуют «страстная жажда жить и потеря высшего смысла жизни» [1895, 10, 117].