Три круга Достоевского

В конце своей жизни Достоевский размышляет об образе пуш­кинской Татьяны. И верность героини долгу он объясняет так: «А разве может человек основать свое счастье на несчастьи других?" Счастье не в одних только наслаждениях любви, айв высшей гармонии духа» [1895,11,462]. Писатель убежден, что человек, ес­ли он личность, не может поступить иначе. И далее — очень глубо­кое, хотя и длинное размышление: «Но какое же может быть сча­стье, если оно основано на чужом несчастьи? Позвольте, пред­ставьте, что вы сами возводите здание судьбы человеческой с це­лью в финале осчастливить людей, дать им, наконец, мир и покой. И вот, представьте себе тоже, что для этого необходимой немину­емо надо замучить всего только лишь одно человеческое существо., мало того — пусть даже не столь достойное, смешное даже на иной взгляд существо, не Шекспира какого-нибудь, а просто честного старика, мужа молодой жены, в любовь которой он верит слепо, хотя сердца ее не знает вовсе, уважает ее, гордится ею, счастлив ею и покоен. И вот только его надо опозорить, обесчестить и заму­чить, и на слезах этого обесчещенного старика возвести ваше зда~ ние! Согласитесь ли вы быть архитектором такого здания на этом ус­ловии? Вот вопрос. И можете ли вы допустить хоть на минуту идею, что люди, для которых выстроили это здание, согласились бы сами «принять от вас такое счастие, если в фундаменте его заложено страдание, положим, хоть и ничтожного существа, но безжалостно и несправедливо замученного, и, приняв это счастие, остаться наве­ки счастливыми? Скажите, могла ли решить иначе Татьяна, с ее высокой душой, с ее сердцем, столько пострадавшим? Нет: чистая русская душа решает вот так: «Пусть, пусть я одна лишусь счастья, пусть мое несчастье безмерно сильнее, чем несчастье этого ста­рика, пусть, наконец, никто и никогда, и этот старик тоже, не уз­нают моей жертвы и не оценят ее, но не хочу быть счастливою, за­губив другого!» [1895, 11, 462 — 463].

Это, собственно говоря, то же самое, что было высказано Иваном Карамазовым Алеше. Но здесь Достоевский высказывает эти мысли от себя и делает ударение на проблеме счастья. Но суть осталась: личность не способна строить свою жизнь за счет других.

А вот размышление героя, Макара Долгорукого, о счастье: «...не пищею только, не платьями ценными, не гордостью и не за­вистью счастлив будешь, а умножившеюся бессчетно любовью. Уж не малое богатство, не сто тысяч, не миллион, а целый мир приобретешь!» [10, 8, 425]. И сам герой приобрел этот мир. Он в его душе. При всей своей неустроенной, а вернее, даже расстроен­ной жизни, Макар весел душою и, видимо, счастлив. Мысли Мака­ра есть и мысли автора, который в «Дневнике писателя» замечал: «...выше нет счастья, как уверовать в доброту людей и в любовь их друг к другу» [1895, 11, 416].

Счастливы ли такие люди? С точки зрения безличностей, конеч­но же нет. Какое счастье вне комфорта? С точки зрения Достоев­ского вполне счастливы, ибо сам он в этой ситуации чувствовал бы себя счастливым. А сами по себе, со своей точки зрения, сча­стливы ли они? Кто знает, кто ответит? Неизвестно, что у этих лю­дей внутри. Что скрывают они за внешней веселостью? Какова их тайна? Ее эти люди уносят с собою, не раскрыв. Эти люди, види­мо, могут быть счастливыми от мысли, он они понимают смысл своего существования. Когда-то один из героев, Ипполит, сказал: «Лучше быть несчастным, но знать, чем счастливым и жить... в ду­раках» [8, 431]. Очень верное замечание. Они, эти люди, несчаст­ны, так как знают что-то тягостное для себя, но они счастливы, так как знают. Не знать, не видеть, не участвовать — для этих лю­дей несчастье. Ибо влачить растительное существование они не хотят. Видеть все как есть — для них необходимо. Комфорт же внешний заслоняет видение. А потому комфорт не дает им счастья. «В комфорте-то, в богатстве-то вы бы, может, ничего и не увиде­ли из бедствий людских, бог, кого очень любит и на кого много надеется, посылает тому много несчастий, чтоб он по себе узнал и больше увидел, потому в несчастии больше в людях видно горя» чем в счастье» [7, 150].

Но человек многопонимающий, болеющий за других и яаелания имеет более трудноисполнимые, чем живущий ради «иметь». Пото­му-то ему испытать счастье удается крайне редко. Справедливо го­ворит один из героев: «...высокоразвитые люди, как мне кажется, не могут иметь торжественно и победоносно счастливых лиц» [10,. 8, 506]. А лиц такого рода эти люди не имеют по той причине, что и внутри их нет торжественности и победоносности. Счастлива, по­бедоносна, торжественна в сложном мире только безличность.

Мало закономерностей в проблеме счастья. Но одна для ме­ня — аксиома: степень счастья человека обратно пропорциональна степени развитости его личности.

Нет счастья в комфорте — сказал Достоевский. Это не совсем верно. Есть счастье в комфорте. Для безличности. Или, другими словами, личности нет там, где лишь в комфорте видят счастье. Это верно абсолютно.