Три круга Достоевского

Ежевикин — личность. Он так же самокритичен, как Ростанев, Татьяна Ивановна — лучшие люди «Села Степанчикова…». Они более прочно стоят на позиции личности, чем, положим, Зина из «Дядюшкина сна». «Все умирает, Зиночка, все, даже и воспоминания!.. И благородные чувства наши умирают. Вместо них наступает благоразумие», — это говорил ей перед смертью своей учитель. Так и вышло. Зина сменила свою жизненную ориентацию.

Автор сибирских повестей показывает присущие личности и безличности стили мышления. Главным образом, без личностные. Ибо Достоевский утверждает свой положительный идеал через обнажение отрицательного.

Героев у Достоевского мало. Но они носят в себе большое многообразие стилей мышления, располагая ими как универсальными инструментами для достижения своих целей. Причем в этом смысле образ Фомы настолько емкий, что как бы «снимает» образ другой носительницы многообразных стилей, Москалевой.

Некоторые ранее выведенные стили углубляются, некоторые появляются впервые.

Стиль самоуверенный. Невежда позволяет себе поучать других. Фома лезет во все дела и дает «мудрые советы». Он учит сеющих хлеб, хотя сам он «не умеет отличить овса от пшеницы» Больший упор он делает не на технологию, а на тезис о «священных обязанностях крестьянина к господину» [3, 15]. Апломб при этом обратно пропорционален знаниям.

Названный стиль дополняется самовосхвалительным. Обладатель его поет себе славу сам. Так, Фома хвалит в себе мудрость ум, талант, колоссальную начитанность, благородство, высокую» идейность, бескорыстие. То, чего в нем вообще нет. Он объявляет себя посланцем бога, спасителем. «Я на то послан самим богом, чтобы изобличить весь мир в его пакостях» [3, 139]. Хотя ок никем не послан, никого не может спасти, никого не может судить, так как «пакостями» заражен в большей мере, чем другие.

Самовосхвалительный стиль принимает черты лаглости. Фома обличает других в тех недостатках, отличен которыми он сам Бездушный, он обвиняет в бездушии, безнравственный, он обвиняет в аморальности. Самовосхвалительному стилю присущи и черты мстительности. Всякого критикующего обладатель этого стиля ставит на место. Критикуешь — сделай лучше. Не можешь — не имеешь права на критику. Высказал Гаврила мысль, что зря Фома учит французскому языку неспособного к этому Фалалея, и вот уже самого Гаврилу заставили изучать этот язык. Не для его блага. Из мести. Не критикуй.

Стиль Фомы к тому же раздражительный. Вместо доказательства применяется оскорбление. Этот стиль — находка для людей, неспособных думать, для теорий, неспособных подтвердить себя. Опровергнуть тезис, по существу, нельзя, подтвердить — тоже невозможно, так как положено его опровергать. В силу каких-то соображений. В этих условиях обругать и означает опровергнуть. Вот любящий поговорить с «умным русским мужичком», вещающий о том, чего совершенно не понимает, Фома получает от «умного мужичка» вопрос. К вопросу он не готов, так как не готов к ответу. Признаться в этом? Не таков обладатель раздражительного стиля мышления. Он, и будучи не готовым, ответит на любой вопрос: «А тебе какое дело, пехтерь? — отвечал он, с презрением поглядев на бедного мужичонка. — Что ты мне моську-то свою выставил: плюнуть мне что ли в нее?» [3, 16]. Не плюнул. А мог бы. Зато опровергнул, «дал отпор», отбил желание задавать вопросы.

Стиль Фомы к тому же клеветнический. Это есть способность пойти на явную ложь в отношении человека неугодного. Нужна лишь зацепка, но можно и без нее. Этот стиль обнажается у Фомы в отношении к Ростаневу и Насте.

Далее, стиль демагогический. Демагог здесь значительно вырос по сравнению с досибирским. Но суть осталась: достижение неблагородного путем спекуляции на благородстве. Здесь демагог действует на основе хорошего знания среды. Видит главную особенность — человечность. И обволакивает свои бесчеловечные поступки в одежды человечности. На службу демагогии поставлена симуляция, являющаяся ее составной частью. Фома симулирует даже самоубийство.

Демагог пускает пыль в глаза, обещая в будущем сделать что-то значительное. И требует при этом «награды немедленной». Не за результат (которого, конечно, не будет), а за обязательство. Потому и требует «немедленно», до дела, что знает о пустоте обязательства, знает, что потом награды не дадут.

Демагог красноречив, многословен и пустословен. Он обвивает своими словесами, сбивает с толку, запутывает. С ним трудно спорить, ибо в его речи не за что зацепиться. В ней нет логики, а только — слова, слова, слова. Язык демагога работает без устали. И все затем, чтоб затуманить мысль. Именно таков язык Фомы, яркую характеристику которому дает один из героев; «…такой, я вам скажу, болтливый язык, что отрезать его да выбросить на навозную кучу, так он и там будет болтать, все будет болтать, пока ворона не склюет» [3, 25].