Три круга Достоевского

То, что мы о них знаем, не дает оснований для таких резких суждений. Но герои, может быть, знают больше. Может быть, автор что-то недоговаривает. Может быть, героям известно, что те подбирают своих смердяковых. И тогда будет что-то общее с комплексом «Иван — Смердяков». Но, повторяю, вопрос этот автором открыт.

Таковы промежуточные звенья в общей цепи нигилизма.

Основная тенденция, как уже говорилось, — понижение уровня. От чести к бесчестию, от мысли к безмыслию. К нарастанию уголовщины. К помутнению сознания, при котором несгибаемость, безапелляционность, беспощадность воспринимаются как положительные ценности. К увеличению масштабов эксперимента: от одной старухи к ста миллионам. К потере самокритичности. Такова тенденция, по Достоевскому.

Выделено основное. В реальной жизни, по Достоевскому, нигилизм многослоен. Как крайности, в нем есть люди честные и бесчестные. Они сосуществуют. И очень важен вопрос о их взаимодействии.

Когда-то героиня «Бесов», устраивающая литературные вечера, пыталась разобраться в посещающих. «Ясно было, что в этом сброде новых людей много мошенников, но несомненно было, что много и честных, весьма даже привлекательных лиц, несмотря на некоторые все-таки удивительные оттенки. Честные были гораздо непонятнее бесчестных и грубых; но неизвестно было, кто у кого в руках» [10, 22].

Итак, кто у кого в руках? По Достоевскому, возможны разные варианты. Честные в руках бесчестных (Шатов у Верховенского) и бесчестные в руках более или менее честных (Смердяков у Ивана).

Что лучше? Для Достоевского все хуже. Его более занимает другой вопрос: а в чьих руках те и другие? Хозяева они или рабы той идеи, по которой действуют? Бесчестные, пожалуй, хозяева своих идей. А честные? Идея ведет их в тупик, или они опошляют идею? И в этом плане возможны разные варианты.

Один из героев ответил на замечание о величии нигилизма: «Мысль великая, но исповедующие не всегда великаны» [10, 351]. Такое бывает. Но Достоевский, в отличие от своего героя, более прочно связывает идею и ее исполнителей. Исполнители влияют и на величие идеи. По ним можно отчасти судить и о сути идеи. Ибо идея истинно великая вряд ли привлечет к себе «улицу». А если привлекает, то с ее величием не все в порядке.

Достоевский говорит и об идеях, берущих людей в плен. Говорит об ответственности идеи. Неполноценной, по Достоевскому, является идея, в которую сам автор не верит и по которой не живет.

Идеи нигилизма существуют. Они возникли при определенном, претендующем на абсолютность понимании действительности. Результаты этих идей негативны. Но, по Достоевскому, большинство нигилистов не способно над этим задуматься. И писатель заостряет внимание на перспективах нигилизма, учения, с его точки зрения, ложного, европейского, к которому, однако, обратились русские нигилисты. В «Дневнике писателя» 1877 года Достоевский писал: «Таким образом, за достижение цели мы приняли то, что составляло верх эгоизма, верх бесчеловечия, верх экономической бестолковщины и безурядицы, верх клеветы на природу человеческую, верх уничтожения всякой свободы людей, но это нас не смущало нисколько» [1895, 11, 24].

Приняли учение, не взяв во внимание особенностей русского народа. Не поняв ограниченности самого учения.

«Ясно и понятно до очевидности, что зло таится в человечестве глубже, чем предполагают лекаря социалисты, что ни в каком устройстве общества не избегнете зла, что душа человеческая останется та же, что ненормальность и грех исходят из нее самой и что, наконец, законы человеческого духа столь еще неизвестны, столь неведомы науке, столь неопределенны и столь таинственны, что нет и не может быть еще ни лекарей, ни даже судей окончательных…» [1895, 11, 248–249].

Достоевский предостерегает против лечения, если лекари не знают суть и причину болезни. Он выступает против претензий на непогрешимость. Напоминает, что можно прийти совсем не к тому, к чему стремились. Это напоминание — многократное. Очень ярко оно проявляется во сне Раскольникова. Сон настолько значителен, что я приведу его полностью.