Три месяца, две недели и один день

Это происходит, едва мы остаёмся одни, и сразу после звука, с которым закрывается дверь, после чего всё совершенно стихает. Лив перемещает руку на заднюю часть моей шеи, сжимая её и слегка царапая кожу подаренным мною браслетом, но, спрашивая, отводит взгляд. Голос производит впечатление удручённого, но сильного и эмоционально сдержанного:

— Ты же собирался сказать ей, так? — глаза находят мои, и я вижу что-то, что может испепелить, огонь и искры ярости, и это меня пугает. — Когда она спросила о твоих планах, ты думал назвать меня, или если бы я не вошла, ты бы так и проводил её, будто меня вообще нет в этом доме?

— Разумеется, я думал. И я бы ей сказал.

— Всё выглядело совершенно иначе. Ты растерялся, Дерек.

— Конечно, я растерялся. Будто мне нельзя это чувствовать, словно ты сама, ради всего святого, точно уверена в том, что не напугана, и не заставляешь меня каждую чёртову минуту ожидать, что вот сейчас всё вернётся к тому, что было, — от этой несправедливости у меня сжимается сердце и просто всё внутри. Я почти кричу, излучаю всё равно что страх потери и страх обмануться вновь. Прямо сейчас, в эту самую секунду мне нет должного и существенного оправдания, но я не в состоянии стиснуть эти чувства в кулак. — Откуда я, по-твоему, мог знать, что она спросит меня обо всём этом прямо в лоб? О том, что мы собираемся или не собираемся делать или говорить после родов? До этого ещё уйма времени.

— Не уйма.

— Да, не уйма. Но целый месяц, — я провожу рукой по её волосам, перекинутым на левое плечо и так сильно контрастирующими с цветом одежды. Даже на расстоянии, не прижимаясь к ним лицом, чувствую приятный и сладкий запах шампуня. — Столько всего может пойти неправильно.

— И мы в том числе, так? Точнее я, — она покидает мои объятия так, будто и вовсе не находилась в них на протяжении как минимум десяти минут. Это исчезновение молниеносно заставляет меня ощутить пустоту там, где руки ещё несколько секунд назад чувствовали тепло и вызванный близостью уют. — Потому что ты нуждаешься в гарантиях, хотя и говоришь, что наперёд ничего нельзя утверждать. Это… это…

— Лицемерие? — подсказываю я, ведь это именно им, вероятно, и является. Я встаю, намереваясь коснуться, обнять и прижать её к себе в желании без слов сказать, что исправлюсь, что не буду просить больше того, на что она способна, и что велю Виктории отвалить, если потребуется. Но Лив словно вся съёживается, видя то, как я делаю шаг. Мое касание её левой руки, опустившейся на живот, буквально поверхностное и почти отсутствующее вопреки всему тому, чего я хотел от этого момента. — Ну что ты… Ты же ведь не ревнуешь?

— Думаю, я просто хочу побыть одна, — она отвечает слишком скоро даже для неё. Моя рука непроизвольно пытается её приобнять, чтобы сопроводить, но Лив отступает на полшага, и я не решаюсь предпринять новую попытку. — Но ты поезжай.

— Ты уверена? — она кивает, и меня охватывает чувство сокровенной и даже сакральной эмоциональной близости. — Хорошо, но я ненадолго.

***

— Отчего ты сегодня такой загруженный, мой милый брат?

Лилиан заботливо и взволнованно спрашивает об этом, помогая нашей матери нарезать ингредиенты для различных салатов. Я же просто сижу за разделочным островком на кухне и наблюдаю за синхронной и слаженной работой двух женщин, направленной на приготовление пищи для праздничного стола, за которым меня даже не будет, чтобы всё это попробовать. Моя сестра продержалась неожиданно долго для того, кто обычно всегда подмечает малейшие нюансы моего настроения и мгновенно интересуется вызвавшими его причинами. Сегодня же прошло никак не меньше получаса, будто она просто давала мне время сказать хоть что-то самому, но по какой-то причине с ней это даже тяжелее, чем с мамой. Наверное, потому, что мы родились почти одновременно, и ещё тогда между нами возникла особенная связь, чувствуя которую, я не хочу огорчать ту когда-то девочку, появившуюся на свет чуть позже меня, но всегда обращающуюся со мной так, будто это я незначительно, но младше. Приехав гораздо раньше Лилиан, к настоящему моменту я уже подарил родителям все подарки, что стало безмолвным знаком, свидетельством того, что я не останусь, и мне даже не пришлось облекать всё это в слова. Лилиан в свою очередь пропустила весь этот момент, а значит, не имеет ни малейшего понятия о том, что происходило здесь до её появления. Вот что конкретно делает определённо невозможным вновь обойтись тишиной, не прибегая к использованию речи.

— Оттого, что он не собирается оставаться с нами, — замечает мама, пока я по-прежнему соблюдаю молчание. Её вмешательство словно заставляет меня ожить, отвлечься от созерцания корзины с несколькими наборами разных конфет, упаковками чая и кофе и бутылкой шампанской, собранной мною с безусловной любовью, пусть и в самый последний день, и стоящей около моего левого локтя. Я сажусь прямее на своём стуле.