Три минуты до катастрофы. Поединок

— Не забудьте сказать, это совершенно стерильно. Куплено для новорождённого. Здесь полный набор для новорождённого. Есть и бинты, и стерильные простынки. А вату можно извлечь из одеяльца… Но она, наверное, не стерильная…

Гудели телефонные провода. Были прерваны все служебные разговоры. Речь шла о спасении человека. На соседней станции успели задержать поезд, чтобы пропустить специальную дрезину. Выехала из гаража санитарная машина, готовился в операционной хирургический инструмент.

Шумно хлынул к паровозу народ. Совершенно растерянные, торопились Андрей и Валя. Невесть откуда уже все знали, что в эту трудную минуту струсил и спрятался в безопасном месте помощник машиниста, который легко мог остановить поезд.

Чем ближе подходили, тем тише становился говор. В безмолвии остановились. С паровозной площадки раздался тихий голос:

— Товарищи! Тяжело ранен машинист. Но жизнь его вне опасности. Возле него врач. Спасибо вам за помощь…

Человек огляделся вокруг и продолжал:

— Такое большое скопление людей на путях опасно. Оно может задержать движение встречных поездов и эвакуацию машиниста. Не исключены несчастные случаи. Ваш долг сейчас, товарищи, — вернуться в вагоны.

Молча попятилась, отступила, пошла назад толпа. Ни один человек не ослушался. Возле паровоза осталась только сгорбленная фигура помощника.

— Смотри! — схватила Андрея за руку Валя.

Мы обернулись. Костя Громак не увидел нас. Он понуро смотрел в землю, вытирая ветошью руки.

Поединок

Доблестным

советским минёрам

посвящается

Грустные мысли одолевали Гурама Урушадзе. Он шёл в казарму и злился. Резкий автомобильный гудок заставил его отскочить в сторону. Одна за другой пронеслись зелёные машины военного коменданта Курска Бугаева и полковника Диасамидзе. И уже совсем на немыслимой скорости пролетела машина председателя Курского горсовета.

«Это неспроста», — подумал Гурам, отвлекаясь от своих грустных мыслей. Он остановился возле группы людей, горячо о чём-то споривших. Оказывается, у железнодорожного переезда близ гипсового завода кто-то заложил мину и снаряд. Одни говорили, что всё это чепуха и ложная паника, другие утверждали, будто это вражеская вылазка перед праздником — до сороковой годовщины Октября оставалось всего три недели.

Вездесущие и всезнающие мальчишки авторитетно заявляли, что найден не один снаряд, а десять, и даже не десять, а пятьдесят три.

Гурам послушал болтовню ребят и побрёл дальше.

До казармы было далеко. Он вполне мог сесть на трамвай или автобус, но шёл пешком. Незаметно для себя он начал шагать размашисто и упрямо, со злостью сбивая с дороги случайные камешки.

Мимо неслась колонна милиционеров на мотоциклах. В том же направлении быстрым шагом проследовал усиленный наряд военных патрулей.

«Всё же что-то случилось», — подумал Урушадзе, но тут же снова вернулся к своим мыслям.

В казарму Гурам пришёл перед самым ужином, когда собирается вся рота. А ему никого не хотелось видеть. В последние дни, где бы он ни появлялся, говорили только о нём. О нём и о Вале.

Эту маленькую, хрупкую девушку, почти девочку, с наивными голубыми глазами, знали и уважали все друзья Гурама.

Что же сказать им сейчас?

Ведь во всём виновата она. Одна она. Себя он ни в чём упрекнуть не мог. И чем больше в его глазах вырастала вина Вали, тем острее он чувствовал необходимость обвинить её ещё в чём-нибудь, словно кто-то более убедительно возражал ему.

Они давно решили свою судьбу. Они подолгу мечтали о том, как сразу же после его демобилизации поедут к нему на родину, в Ланчхути, строили планы будущей жизни.

И вот окончились три года службы. Послезавтра наступит день, о котором они столько мечтали. И кто мог подумать, что именно теперь она заупрямится. Особенно возмутилась Валя после того, как он сказал, что должен сначала познакомить её с отцом, а потом расписываться в загсе.

— Так что же это, смотрины? — вскипела она. — Ведь мы комсомольцы. Как тебе не стыдно!

— А ты не бросайся этим словом, — разгорячился и он. — Это когда-то находились такие умники: комсомолец — значит, долой всё старое, даже хорошее. Комсомолец — значит, не носи галстука, комсомолка — не надевай кольцо, комсомольцы — значит, не надо советоваться с родителями. А почему?

Потом он старался спокойно всё объяснить. Ну почему в самом деле надо лишать старого отца радости сказать свое родительское слово, лишить его возможности преподнести традиционный предсвадебный подарок?

— А если я ему не понравлюсь? — горячилась Валя.

— Ты опять требуешь комплиментов. Ты ему обязательно понравишься. А во-вторых, не думай, что отец — отсталый человек. Он, правда, стар, но ведь уже сорок лет советской власти…

— При чём здесь власть! — всё более раздражаясь, перебила она.

— Очень при чём. Некоторые, наслушавшись разных сказок, видят в Грузии только древность, чуть ли не дикость…

— А женитьба по воле отца, — снова прервала она, — это как называется?

— Не по воле отца, пойми же ты! Если я приведу в дом жену, он ни за что не скажет «нет».

— Значит, пустая формальность?