Три минуты молчания

Я не в обиде на Жору, что он мне тогда посоветовал вожак порубить. Да он и не советовал, если помните. А намек еще нужно до дела довести. И его тоже можно понять, Жору: кепа бы за эти сети и разжаловали и судили, а меня бы только судили, разжаловать же меня некуда. К тому же вон как все обошлось.

Я спросил у Жоры:

- А ты пойдешь?

- Да не решил еще. Отдохнуть хочется, после всех волнений.

Но себя он в список вторым поставил. А первым - "маркони". Потому что "маркони" все равно себя первым поставит, когда список будет передавать на порт.

Сам же "маркони" мне так сказал:

- Я тут учебник подзубриваю, на шофера. В общем-то, невелика премудрость. Ну, правила тяжело запомнить, черт ногу сломит. Но у меня же в ГАИ кореш, выставлю ему банку, сделает мне правишки. Как думаешь?

А я думаю: кто же мы такие? Дети... Больше никто.

8

В порт пришли мы под утро.

"Молодой" нас долго тащил - мимо створных огней, мимо плавдоков, где звякало, визжало, шипела электросварка, мимо сопок, где ни один огонек еще не светился, мимо "Арктики", еще пустоглазой, а в середине гавани он к нам перешвартовался бортом и стал заталкивать в ковш.

Мы уже все стояли на палубе, в последний раз кандеем накормленные, одетые в береговое, только мне пришлось телогрейку у боцмана просить.

Я бы порассказал вам, как это обычно бывает - как траулер вползает в ковш и упирается в причал носом, а второй штурман стоит уже наготове с чемоданчиком и с ходу перепрыгивает на пирс и летит что духу есть в контору - за авансом. А мы пока разворачиваемся и швартуемся уже по-настоящему, крепим все концы - прижимные, продольные, шпринговые - и только лишь заканчиваем это дело, он уже чешет обратно на всех парах и кричит: "Есть!" И мы набиваемся в салон, дышим друг другу в затылки, а он распечатывает пачки на столе, ставит галочки в ведомости и - пожалте "сумму прописью", кто сколько заказывал: двести, триста. Потом уже грузчики-берегаши выгрузят нашу рыбу, и нам ее за весь рейс посчитают, и контора выдаст полный расчет. А женщины уже ждут нас толпою на пирсе, чтобы сразу же развести по домам хватит, наплавались капеллой!

Но в этот раз все по-другому вышло. Ну, если уж повело наискось, так до последней швартовки. Мы посмотрели - и не узнали родного причала. Пусто, некому даже конец принять. Потом явился некто - дробненький, в капелюхе с ушами, как у легавой, - и мрачно нам сказал:

- Это чего это вы левым бортом швартуетесь? Вам диспетчер правым велел стать, радио не слышали? - И скинул нам гашу с тумбы.

- Милый человек, - кеп ему говорит, - у нас же хода нет, мы же с буксиром сутки будем в ковше разворачиваться.

- А мое дело маленькое. Сказано - правым. Хотите на рейде позагорать, так я вам это устрою.

Боцман взял да и накинул ему гашу на плечи. Тот чего-то затявкал, но мы уже не слушали, перепрыгивали на пирс.

Мы пошли по причалу - не спеша, разминая ноги, и так звонко снежок скрипел, никогда он на палубе так не скрипит. И вдруг увидели женщин - со всех ног они к нам бежали, с плачами, с охами:

- Васенька, Сереженька, Кеша, а нам-то восьмой причал сказали. А мы, дуры, там стоим, ждем. А чтоб ему, этому диспетчеру...

И пошло, поехало. Они, моряцкие жены, тоже умеют слова выбирать.

Ваське Бурову жена обеих дочек привела - платками замотанные, одни глазенки видны заспанные. Не посовестилась она их в такую темень будить. Или сами напросились: не каждый же день папка из рейса приходит и не в каждом же рейсе он тонет. Васька даже прослезился, когда увидел своих пацанок. Расчмокал их в носы, лобики пощупал.

- Горяченькие чего-то.

- Ты что! - Жена кинулась отнимать. - Да где же "горяченькие", сдурел совсем. У кого еще такие здоровенькие!

Васька их сгреб под мышки, одну и другую, и так понес. Потом на плечи пересадил.

- Да отпусти ты их, старый дурак! - жена ему кричит. - Они ж уже взрослые, сами небось дойдут.

- Не отпущу! Так до дому и донесу. Какие они взрослые, ну какие взрослые, пускай подольше на папке поездят, махонькие...

Она и улыбалась, и слезы утирала платком. Поворачивала к нам ко всем востренькое личико, виноватое какое-то, будто она оправдывалась за Ваську: "Видите, каково мне с ним".

Зато у Ваньки Обода жена оказалась - чуть не на голову его выше. И разодетая - в сапожках, в шубке из серого каракуля, в кубанке с алым верхом. И из-под кубанки глаз цыганский косит, кудри взбитые вьются, румянец пышет. Этакое богатство, конечно, без топора не убережешь.

- Ах ты чучело мое! - ударила Ваньку по плечу. - Фокусы устраиваешь? Я тебя с плавбазой встречаю, а ты мне - сюрприз. - Затискала, затормошила его и сама же хохотала, как от щекотки.

Ванька совсем потерялся:

- Клара, ну мы ж не одни, ты б хоть познакомилась раньше.

- А чего ж не познакомиться! - И всем нам руку стала совать, с кровавыми ногтями. - Клара Обод, очень приятно. Мне пожала - я чуть не присел. До кепа даже добралась.

- Клара Обод, очень приятно! Неприятности - не огорчайтесь, все будет чудно!

Кепова жена на нее поглядела испуганно. Клара ее успокоила: