Три минуты молчания

Вот так примерно. Закончатся когда-нибудь наши извилистые пути, и все мы придем туда - к Господу, которого нету. Там уже будут сидеть космонавты, маршалы, писатели, большие ученые и заслуженные артисты, - им-то прямая путевка в рай. И однажды заявится туда наш кандей Вася, приведут его на суд Божий ангелы и архангелы. И спросит его Господь, которого нету, спросит с металлом в голосе: "Кто ты и на что надеешься? Отзовись сию же минуту!" "Повар я. По-рыбацки сказать - кандей. На милость твою надеюсь, Господи. Больше-то мне на что надеяться?" - "Говори, чего натворил ты в жизни земной и морской?" - "Да что ж особенного, Господи? Делал, что все делают. Ну, и грешен, конечно. Бабе изменил с ее же сеструхой, она из деревни погостить приезжала; жена дозналась - и в крик..." - "Это большой грех, кандей. Он тебе зачтется. Но главное - что ты делал?" - "Борща варил, с болгарскими перцами". - "Что ж тут за фокус - борща сварить? Это и баба сумеет, а ты все-таки штаны носил". - "А шторм же был, Господи. Одиннадцать баллов Ты нам послал!" - "Одиннадцать, говоришь? Тогда это не я - это сатана вам удружил. Я только до шести посылаю, а дальше он". - "Это верно, Господи. При шести еще жить можно - и к базе швартануться, и на камбузе управиться. А при одиннадцати - попробуй. Если карданов подвес имеется, еще ничего, а если так, на плите, полкастрюли себе на брюхо прольешь". - "И как бичи - ценили твое искусство?" - "Не жаловались. За ушами пищало. Да как не ценить другие кандей при семи баллах сухим пайком выдают, им это и по инструкции разрешено, а я исключительно горячим довольствием, да еще каждый день хлеб выпекал. Но честно сказать Тебе, Господи, тогда им уже не до меня было. Гибли бичи. Совсем пузыри пускали". - "Постой! - скажет Господь, которого нету. - Они, значит, смерти ждали? Им же, значит, о душе следовало подумать, приготовиться к суду Моему. А ты им - борща! Как же это, кандей? Ты, значит, против Меня?"- "Господи, где же мне против Тебя! Но разве Тебе охота с голодными бичами дело иметь? Ведь они уже не о душе будут думать, а как бы насчет пожрать. Я человек маленький, но я дело знаю. Потонем мы там или выплывем, предстанем пред очи Твои или еще подождем, в рай Ты нас пошлешь, в золотую палату для симулянтов, или же сковородки заставишь лизать каленые но я к Тебе бичей голодными не пущу. Я их должен накормить сперва, и притом - горячим довольствием. При любом волнении и ветре. А там - суди меня, как знаешь. Но я свою судовую обязанность исполнил". Призадумается тогда Господь, которого нету. "Пожалуй, ты прав, кандей. Но у меня еще вопрос к тебе. Сам-то ты верил, что смерть пришла?" - "Какие уж там сомнения, Господи! Ветер - на скалы, а машина застопорена, и якоря не держат. О чем же я думал, когда на бичей смотрел, как они рубают?" - "И все-таки ты им борща сварил?" - "Истинно так, Господи. Хорошего, с перцами. Это мое дело, и я делал на совесть". И скажет Господь, которого нету: "Больше вопросов не имею. Подойди ко Мне, сын Мой, кандей Вася. Посмотри в Мои рыжие глаза. Грешен ты, конечно. Да хрен с тобою, не станем мелочиться. В основном же ты - наш человек. И вот я тебе направление выписываю - в самый райский рай, в золотую палату для симулянтов!" И скажет Он своим ангелам и архангелам: "Отведите бича под белы руки. И запишите себе там, в инструкции: нету на свете никакого геройства, но есть исполнение обязанности..."

Ну, а если серьезно говорить - я и с Шуркой согласен, и с кандеем, и с "юношей", который в совхоз наметился гусей разводить, - конечно, не дело это - по морям шастать. Они меня тоже спрашивают:

- А ты, вожаковый, куда подашься?

- Не знаю - еще не решил. Пока в Орел съезжу, к мамане. А там присмотрюсь. Я все же на фрезеровщика когда-то учился.

Шурка обрадовался:

- Точно, земеля! На пару в Орел рванем, наши же места. На одном заводе объякоримся и повело - вкалывать! Салаги, салаги пускай поплавают.

Ну вот, мы каждый себе союзника нашли и радуемся. И мне как-то и вспомнить лень, что я вчера только был у "маркони" и видел все их радиограммы - Шуркину, кандееву, "юноши". Пишут в управление флота, просят продлить им соглашение еще на год. А я зачем к "маркони" ходил? С такой же самой радиограммой. Потому что еще за день до этого вызывал нас по одному Жора-штурман, который списки составляет на новый рейс. Меня тоже позвал, спросил, глядя в сторону:

- Команду набирают на новый траулер типа "Океан". В Баренцево под треску. На двадцать дней. Ты как? Пойдешь?

- Жора, - я напомнил, - мне же под суд идти.

- Ты озверел? Спишут нам эти сети. Это ты до сих пор не жил, страхом мучился? Спросил бы... Только статью подберут, по какой списать. В счет международной солидарности, что ли. Советская власть - она ж добрая, чего хочешь спишет.

- Граков постарался?

- Ну, и он тоже...

- Спасибо ему. Хороший человек.

- Ты тоже ничего, - говорит Жора. - И как ты только на свободе ходишь? Ты же верный кандидат в тюрягу. Она же по тебе горькими слезами плачет! Ты хоть контролируй свои поступки.

- Стараюсь.

- Ни хрена ты не стараешься!