Три минуты молчания

- Ничего, - сказал Шура, - с ходу оморячились.

Алику, однако, плохо сделалось, хотя он и улыбался геройски.

Кандей вскочил и увел его в камбуз. Мне тоже пора было идти.

- Да посиди, земеля, - сказал Шура, - не украдут пароход.

Провожающая взглянула на меня исподлобья.

- Ну, раз ему идти надо... Вы потом, в экспедиции наговоритесь.

Я взял сверток и вышел.

Берегаши, конечно, не грузили, ждали меня и тут же сели закусывать.

- Ступайте, ребята, в салон, - я им сказал, - там тепло и есть чего выпить.

Подумали и отказались.

- Да чо там, нам все равно бесполезно, по холоду выдохнется. А вы уж почувствуйте как следует, ведь три месяца будете трезвенники.

- Это верно. Три с половиной.

Я ушел на полубак, сел там на бочку, дымил и поглядывал на причал. Я еще не потерял надежды, что она придет. В прошлый раз она тоже опаздывала, успела к самому отплытию. Вот разве очкарик не передал ей, что я звонил. Но какой ему резон - если я ухожу? И с кем же он тогда шептался?

До Полярного недолго было и сбегать, или позвонить из диспетчерской, но чертова повязка меня связала по рукам, по ногам. Кому ее передашь, у каждого эти минуты последние. Просто сбежать и все? Никто особенно не хватится, покричат - другого найдут. Но не в том дело, хватятся или нет, а тут у меня определенный свих, я не могу объяснить. Так, наверное, заведено: одним жить в тепле, другим -стынуть и мокнуть. Вот я родился - стынуть и мокнуть. И не сбегать с вахты. Я сам себе зто выбрал, тут никто не виноват.

Уже смеркалось, когда снова позвали:

- Вахтенный!

Было начало четвертого, а к причалу никто не спешил - я бы издалека увидел.

11

Позвал меня "дед". Он возился под рубкой, доставал из-за лебедки шланги и футшток - готовился к приемке топлива. И сказал мне, не оборачиваясь:

- Сейчас прилив начнется, швартовые не забудь ослабить - порвутся.

- Не забывал до сих пор.

"Дед" повернулся, оглядел меня.

- А мне сказали - новенький на вахте. Давай-ка остаток замерим.

Он вывинтил пробку в танке, я туда вставил футшток, упер его в днище и вынул. "Дед" стоял наклонившись и смотрел.

- Сколько там?

Он даже не различал делений. А я их видел с полного роста, да и не темно еще было. Я встал на корточки и пощупал - где мокро от солярки.

- Тридцать пять вроде...

- Я так и думал. Завинчивай.

- "Дед", а почему ты сам замеряешь? Мотыля мог бы послать.

- А я не сам, - сказал "дед". - Ты вот мне помогаешь. Ничего, я их в море возьму за жабры. Как довезли тебя, в норме?

- Спасибо.

- Мне-то за что? А деньги - ты не тужи об них, деньги наших печалей не стоют. Ну, вперед будь поосторожней.

Я засмеялся. Вот и вся "дедова" нотация. За что я его и любил.

- Зайдешь ко мне? - спросил "дед". - Опохмелиться дам.

-Да я уже вроде...

- Чувствуется. Пахнешь, как балерина.

- Зайду.

На СРТ у троих только отдельные каюты: у кепа, стармеха и радиста. Штурмана - и те втроем живут. Но "маркони" тут же аппаратуру держит, это не каюта, а рабочее место. А фактически - у двоих, одна против другой. "Дед", как говорят, "вторая держава на судне". И к нему в каюту никто не ходит. Даже к капитану ходят - по тем или иным вопросам, а к "деду" один я ходил, и то на меня за это косились. И на него тоже. Но мы на это плевали.

"Дед" к моему приходу разлил коньяк по кружкам и нарезал колбасу на газетке.

- Супруга нам с тобой выставила, - объяснил мне. -Жалела тебя вчера сильно.

- Марь Васильну я, жалко, не повидал. Проводить не придет?

- Она знает, где прощаться. На причале - одно расстройство. Ну, поплыли?

Я сразу согрелся. Только теперь почувствовал, как намерзся с утра на палубе.

- Кой с кем уже познакомился? - спросил "дед".

- Кеп - что-то не очень.

- Ничего. Я с ним плавал. Это у тебя поверхностное впечатление.

- Да Бог с ним, лишь бы ловил хорошо.

- А вообще, народ понравился? Я пожал плечами.

- Не хочется плавать? - спросил "дед". - Тебя только деньги и тянут?

Я не ответил. "Дед" снова налил в кружки и вздохнул.

- Я вот чего решил, Алексеич. Я тебя весь этот рейс на механика буду готовить. Поматросил ты - и довольно. Это для тебя не дело.

Я кивнул. Ладно, пусть он помечтает.

- Ты пойми, Алексеич, правильно. Матрос ты расторопный. Я видел - на палубе ты хорош. Но работу свою не любишь, она тебя не греет. Оттого ты все и качаешься, места себе не находишь. И нельзя ее любить, скоро вас всех одна машина заменит - она и сети будет метать, и рыбу солить.

- Это здорово! Только я ни черта в твоей машине не разберусь.

- У меня разберешься! Да не в том штука, чтоб разобраться. А чтобы любить. Я тебя жить не научу, сам не умею, но дело свое любить - будешь. Дальше-то все само приложится. Ты себя другим человеком почувствуешь. Потому что люди - обманут, а машина - как природа, сколько ты в нее вложишь, столько она тебе и отдаст, ничего не эаначит.

Я улыбнулся "деду". Под полом частило гулким, ровным стуком, кружки на столике ездили от вибрации. Света мы не врубили, и не нужно было, в "дедовой" каюте любую вещь достанешь, не вставая со стула, - но я увидел в полутьме его лицо. Тепло ему тут жилось, наверное, когда она день и ночь стучит под полом.