Три минуты молчания

- Ты тоже не на высоте. Но он первый начал. Это все видели.

- Ладно. Забыто уже.

- Ха! Думаешь, он тебе забыл?

- Почем я знаю? Я ему забыл.

- Ну и дурак. Такие вещи нельзя оставлять без последствий.

- У него работа нервная.

- А у тебя спокойная? Он за свою работу и получает больше тебя.

Мне неохота было лезть в ихнюю склоку. Она у них теперь не кончится. Как у меня с бондарем. Тоже друг друга не взлюбили - значит, нужно на разные пароходы расходиться, а не выяснять.

- Слушай, Сергеич, я жаловаться к кепу не пойду. Предпочитаю своим способом.

- Это, знаешь ли, порочный способ. Так ты только руки ему развязываешь. Устанавливаешь, понял, ненормальный стиль отношений на флоте. Слыхал, как он в салоне распоясался?

Я промолчал. Он так всю вахту проспорит.

- Сколько держишь?

- Восемьдесят.

- А я тебе сколько сказал?

- Семьдесят пять.

- Как же так? Точней на курсе!

Следил, как одерживаю, выравниваю курс. Не все ему равно? - идем на поиск, море прочесываем. Потом ему надоело следить. Охота была высказаться.

- У тебя какое образование?

- Семь классов.

- Видал! А у будки - всего четыре. А он на тебя орет, замахивается. Я промолчал.

- Какого же хрена ты в матросах кантуешься? Тебе в мореходку надо идти.

Я кивнул. В мореходку - так в мореходку.

- Я серьезно говорю. Охота тебе в кубрике с семью рылами сидеть? Выслушивать от каждого остолопа безграмотного. Что дрифтер, что боцман один хрен. А у тебя же голова светлая!

Я засмеялся. С чего это он взял - насчет моей головы?

- Чего смеешься? Плакать надо. Так и подохнешь в кубрике. Я те точно предсказываю.

- "Дед" мне то же самое предсказывает. Только - под забором. И в механики зовет.

- Ты "деда" не слушай. "Дед" у тебя, знаешь... Хотя, в общем-то, он прав. Но лучше - в штурмана идти. У тебя дело будет в руках, понял. Знания какие-то. А когда дело в руках - и делать ничего не надо, понял?

- Нет.

- Чего тут понимать! Вахту отстоял - и гуляй шестнадцать часов в сутки, плюй на всех с клотика. Купишь себе макен, мичманку наденешь, человеком себя почувствуешь. Есть же у тебя к полноценной жизни стремление, курточку вон какую отхватил. А представь - ты штурман. В макене ходишь, с белым шарфиком, берешь такси, едешь в ресторан, развлекаешься, как человек. Тебе уважение. И не рассусоливай в жизни, не мямли. Надо быть резким человеком, понял?

- Ага.

- Сколько держишь?

- Семьдесят два.

- Точней на курсе! А все эти рыла - ты их презирай, понял. Они большего не стоют. Их надо на место ставить. Холодно, резко, понял?

- Понял. Надо быть резким человеком.

- Во! Столько и держи.

Опять запищал эхолот. Третий сбегал туда и вернулся, сплюнул вниз, на палубу. Плевался он длинно, это у него хорошо получалось.

- Ты женатый?

- Нет пока.

- Что ты? Цены тебе нет. Свободный, незатраленный. А я одной стерве двадцать пять процентов от сердца отрываю, от другой отбиваюсь, и с третьей раздрай, а там пацан, понял. Такой пацан - закачаешься! "Папка у меня стулман", понял. Характером - весь в меня, даже не платить жалко. Будет резким человеком. Если она его не испортит. Вот я чего боюсь.

Хлопнула дверь - кеп вошел, в шапке, в телогрейке, в тонких сапожках, как у кавказских плясунов. На палубе в таких не походишь, - но капитаны, бывает, неделями на палубу не выходят. В шапке у него решительный был вид, моряцкий, не скажешь, что лысина, как поднос. Первым делом он на эхолот поглядел, потом на компас. Нахмурился.

- Сколько он у тебя держит? Лодочными зигзагами он у тебя ходит*.

* Капитан, очевидно, имеет в виду "противолодочные зигзаги", которыми ходит миноносец,

забрасывающий глубинными бомбами подводную лодку.

- А ну точней! - сказал третий. - Ты что, бухой?

Спорить тут бесполезно. Они лучше моего знают, что картушка на месте не стоит ни секунды. Держишь в общем и целом. Но поворчать полагается.

- Не ходи зигзагами, - кеп мне говорит.

- Я не хожу.

- Ты-то не ходишь, пароход ходит.

- Есть не ходить.

Слава Богу, эхолот заверещал опять. Оба туда кинулись.

- Можно бы и метнуть, - третий сказал.

- А глубина? Сейчас-то погода слабая, она, видишь, по дну идет. А к ночи - хрен знает, на сколько она поднимется. Снова вернулись в ходовую.

- Норвежец вон уже на порядке стоит, - третий заметил. - Спросить бы у него, на сколько забрасывали?

- Я те спрошу! Ты еще чего придумай.

- А что - не ответят?

- Не полагается, и все.

Норвежец был весь оранжевый, золотистый, с белоснежной рубкой. Под цвет бортов - шлюпки выкрашены и капы. На палубе, у лееров, стояли двое в черных блестящих роканах, смотрели, как мы проходим. Почему бы и не спросить у них? Я сам спрашивал, они всегда ответят. Надо только выйти на мостик, показать пальцем вниз, нарисовать вопросительный знак. И любой норвежец сразу на пальцах покажет, на сколько у них сети заглублены. Жалко им, что ли?

- Давай-ка сами проверим, - сказал кеп.

- Да неудобно, Николаич.

- Неудобно штаны надевать через голову.

Третий, по телеграфу, сбавил ход до малого и ушел к эхолоту. Справа по ходу качались на зыбях норвежские кухтыли, красная цепочка длиной с полмили. У них порядки покороче наших, да ведь и суда поменьше.