Три минуты молчания. Снегирь

…Когда я эти кирпичики стал кидать – ей в окошко, а попал другому кому-то, тут целый взвод выбежал меня хватать, и какой-то мужик сверху кричал: «Это у Перевощиковой, у Перевощиковой шпана собирается! Я эту квартиру давно на заметку взял!» А Клавка из подъезда: «Больше тебе делать нечего! Смотришь, кто ко мне ходит. А я женщина свободная. Может, мне тоже жизни хочется». Ну, и голосок же был у моей возлюбленной!

Но я ещё и про Нинку вспомнил: бичи-то ведь знают, что я на Абрам-мысу был, милиция докопается, а вдруг у неё деньги в сенях остались, даже наверняка остались, и Нинку вполне замести могут, потом мне её и самому не выручить. Да если и бичей заметут с Клавкой – всё равно, какие б они ни были, – не стоили эти деньги, чтоб люди из-за них сели в тюрягу. Я всего двадцать суток на губе[18] сидел, больше не сидел, и всё равно я знаю: никакие деньги этого не стоят. Лучше я сам их при встрече возьму за глотку.

– Ты откуда, Шалай? С тралового?

– Сам ты траловый!

– Давай, груби мне. Я всё фиксирую.

– Не траловый я, а сельдяной.

– Вот и отвечай по существу. Я на тебя официальный документ заполняю. Где живёшь?

– На земле и на море.

– Ладно, спрошу точнее. Прописан где?

– Прописан по кораблю.

– Так… В общежитии, значит. Ну что, две недельки у нас поживёшь. За вытрезвление с тебя, так и быть, не взыщем по бедности.

– Спасибо…

– Ныркин, выдай ему постельный комплект, завтра ещё допросим.

Ныркин пошёл было, но тут эта баба из-за решётки стала канючить:

– А меня когда же в туалет сводют?

– Водили тебя, – сказал Ныркин, – часа не прошло. Потерпишь маленько.

– Не буду я терпеть! Вот возьму и напущу на пол.

Ныркин ей сказал добродушно:

– Напустишь – юбкой будешь вытирать.

– Ещё чего! Юбка у меня – шерстяная.

«Господи, – я подумал, – вот баба кошмарная. Как её только земля носит! И ведь это я с нею там окажусь, других же камер нету». Я встал и пошёл опять к барьеру.

– Не поживу я у вас, я лучше в общагу пойду.

– Ну, милый, это уж мне знать, где тебе лучше. Нахулиганил – значит, у нас лучше.

– Нельзя мне, майор. Береговые у меня. Я неделю как с моря…

– Что ж делать, Шалай? Мы, что ли, с Ныркиным стёкла били, покой нарушали трудящихся?

– …и мне завтра по новой в море. Утром отход. На восемьсот пятнадцатом, можете проверить.

Майор Запылаев бросил свой документ заполнять, вздохнул.

– Ныркин, какой завтра отходит?

– Кто его знает. В диспетчерскую надо звонить.

– Н-да… Тем более, он же не знает, диспетчер, есть там этот Шалай в роли или нет. Кто у тебя капитан?

Я пожал плечами. Капитана я не успел придумать.

– В море, – говорю, – познакомимся.

– Врёт, – сказал Ныркин. – А может, не врёт.

– Ну, а кого-нибудь помнишь? Старпома? Дрифмейстера?

– Штурманов? – баба сказала из-за решётки. – Механиков?

– Во! Стармеха помню. Бабилов.

– Сергей Андреич?

– Точно.

Запылаев опять чего-то вздохнул.

– Телефон-то у него наверняка есть…

Это правда, телефон был у «деда», его за три года до этого депутатом выбирали в райсовет. Только не нужно ему было знать про мои похождения.

– Он же спит, – говорю.

– Что ж делать, разбудим. Твоя вина.

– И всё я пошутил. Никакой у меня не отход.

– Врал, значит?

– Ага, – я снова пошёл к лавке, – давай мне, старшина, комплект, я спать буду.

Майор Запылаев всё же набрал номер. Я так себе и представил – как в длинном-длинном коридоре, где сундуки стоят, корыта, холодильник чей-нибудь, а на стенах висят велосипеды, как там звенит, заливается звонок, – пока кто-нибудь нервный не выскочит, протирая кулаками очи, не нашарит выключатель, потом в другой конец не зашлёпает, к телефону. Потом к «деду» идут стучать – тоже подвиг, опять в другой конец шлёпай. Но «деда» нельзя не позвать, его и ругают, и уважают. И вот «дед» поднимается, кряхтит, накидывает бушлат, суёт ноги в тёплые галоши, идёт. И вся квартира, конечно, пристраивает уши к дверям – кому ж это он понадобился в столь поздний час? Любопытно, любопытно, «майор Запылаев из милиции», то-то нынче пошатывались, когда пришли. Нет, с «дедом» всё в порядке, матросик из его экипажа набедокурил – «в нетрезвом, конечно». Скажите, тысячу рублей размотал, не помнит где. Хорош экипаж! А «деду» он что – сын, племянник? Ах, этот, который всё к нему ходил, вроде подкидыша. Хорош подкидыш, с таким жить да радоваться. А старый-то за него просит, унижается, было бы из-за кого. Господи, и Ненил Васильна выбежала. Бог своих не дал, вот и носятся с прохиндеем великовозрастным, души не чают… Потом идут они двое между замочных скважин и молчат. Запираются в своей комнатёшке и друг другу ни слова.

Майор Запылаев положил трубку, погладил свой «внутренний заём» и насупился: что ж ему теперь с официальным документом делать?

– Оставлю на всякий случай. Жильцы пожалуются. Стёкла придётся тебе вставить. Договорились?

Я кивнул. Ничего, сквозь землю не провалился, только лицо как будто пятнами пошло.

– Я идти могу?

– Мотай! Хотя подожди, Лунёв с Макарычевым тебя отвезут, а то ещё где-нибудь попадёшься, снова придётся Бабилова будить.