Три минуты молчания

"Дед" перегнулся через поручень:

— Потише, Страшной! Здесь конец. Мы будем подавать.

— Это почему же — мы?

— Потому что они — бедствующее судно.

— А мы не бедствующее? Я-то помолчу. Только почему всегда рус-Ивану должно быть хуже?

— Это много ты хочешь знать, Страшной, — кричал «дед» весело. — Слишком даже!

Корма шотландца еще чуть приблизилась.

— Бросай, Алексеич!

Я пошел с грузиком к поручням. «Дед» мне поднес обе бухты к ногам, и я их пощупал сапогом для верности. «Дед» на меня направил прожектор, чтобы шотландцы меня увидели с бросательным, другим прожектором повел к ним на корму.

— Бросай, не медли!

Там их стояло трое. В середине — чуть повыше. Кто же из них поймает? Бросательный был почти весь у меня в руке, скойлан меленькими шлагами, а обе бухты под сапогом, я их еще раз пощупал. Животом прижался к поручням и кинул.

Бросательный с грузиком мелькнул в луче, как змейка, и упал к ним на поручни. Они засуетились там, захлопали рукавицами. И помешали друг другу же. Или не разглядели как следует конца. Я почувствовал, как он ослаб у меня в руке.

Я вытянул его и снова скойлал себе в левую руку, а грузик взял в правую. Зато уж я точно теперь знал, сколько мне надо длины.

Из рубки уже орать начали:

— Что там с концом?

— Ты не слушай, — сказал мне «дед». — И не торопись.

Может быть, просто рука у меня поехала, из-за проклятого плеча. Он упал у них под самой кормой. Тут и багром не достанешь.

— Торопишься! — сказал «дед».

Я теперь койлал его, сжав зубы, чтобы не дать себе заспешить. И кинул я хорошо. Размахнулся не спеша, а кинул рывком, с подхлестом, чтоб грузик завертелся в воздухе.

Он упал длинному на плечо, я это преотлично видел. А он захлопал себя рукавицами по груди, как будто комаров бил… И пропал из луча. Корма у них взлетела, а мы стали проваливаться, и у меня сердце провалилось, когда почувствовал, как он опять ослаб у меня в руке.

— Сволочь ты косорукая! — я ему крикнул, долгому. Мне плакать хотелось, что он такой конец упустил. — Убить тебя мало!

— Что тебя так развезло? — «дед» на меня заорал. — Истерику закатил, как девушка в положении. Бросай!

— Сколько ж я буду бросать — раз они не ловят?

— Будешь бросать, пока не словят!

Я его опять вытянул, взял в правую, сколько нужно по весу. И ждал, когда мы сравняемся.

Грузик ему полетел в лицо. Это я очень даже прекрасно рассчитал. Он увидел, что грузик летит ему в рожу, и отпрянул, и грузик перелетел через поручень. Как словили, я уже не видел, корма у них снова пошла вверх и пропала. Но конец полетел у меня из руки, ожег ладонь.

— Есть! — заорал я «деду». — Работает кончик! Обе бухты стали разматываться.

"Дед" кинулся ко мне, сграбастал одну в охапку и понес к поручням, швырнул вниз.

— Держи, Страшной! Это тебе — ходовой. — Потом вторую: — Это тебе коренной. Плотик приготовили?

— Плотик? Это сейчас, это у нас бы-ыстренько!..

— Мать вашу! Сами вы синбабы. Нет чтобы дело сделать…

Я только следил, чтобы леер прошел по всем поручням без задева.

— Пошли, — сказал «дед». — Или ты сомлел?

— Немного.

— Все равно вниз иди, на ветру не стой. Мы еще жить собираемся!

Я сошел за ним на палубу. Кто-то там на полатях возился, скидывал поводцы с плотика, и боцман причитал, чтоб добром не раскидывались, аккуратно бы складывали в капе. Наконец стащили плотик, привязали к ходовому концу штертом, вывалили за борт. И плотик исчез из глаз, ребята лишь потихоньку подвирывали к себе коренной конец. Потихоньку — это так только говорится, с каждой волной его рвало из рук, и весь он обвис примерзшими варежками.

А я ничего не делал. Вот просто сел на трюм, держался за какую-то скобу и смотрел. И никто не орал на меня, что я сижу, ничего не делаю. Бондарь — и то не орал. Ну, я свое дело сделал. А теперь посижу, на других посмотрю.

Леера у них рвались из рук, возили их по палубе, били животами о фальшборт.

— Васька! — орал дрифтер. — Буров, ты где там сачкуешь? У тя брюхо-то моего толще, давай вперед, амортизируй!

Васька, конечно, сзади сачковал. Но вылез самоотверженно.

— Ох, бичи, что ж от моего брюха-то останется? Шибает!

— Стой там, ничего, амортизируй!..

Дрифтер с «дедом» над всеми высились. Похоже было, они-то и держали концы, остальные только «амортизировали».

Вдруг Васька закричал:

— Стой! Стой, бичи, дергают! Сигнал дают — плотик назад тащить. Вирай теперь ходовой! Потащили. Кто-то спросил:

— Пустой идет?

— Вроде нет, потяжелее стал.

— Сидит в нем какая-то личность!

Боцман выскочил из этой оравы, сложил ладони у рта:

— Мостике! Прожектор — на плотик!

В рубке грохнула дверь, кто-то забацал сапогами — к верхнему мостику. Луч побежал — по вспененной злой воде, по черным оврагам — и в секучих брызгах нашарил плотик. Как будто схватил его рукою — крохотный плотик, белый с красным… И человека в плотике.

3

Весь он был черный, только мех белел вокруг лица и на манжетах. Уже видно было, что руки у него без варежек и как он вцепился в петли и жмурился от прожектора.

— Полундра, ребята! — сказал «дед». — Человека не разбить. Натяни оба конца.