Три мужа для Кизи

В первый день его рассказов, когда юноша чуть замолчал, что-то припоминая, откуда-то из-за невысокого нашего забора послышалось:

– Ты чё тут стоишь?

– А что, нельзя?!

Мальчишки чуть помолчали, а мы – прислушались.

– Так ведь это дом Опозоренной! – сердито шепнул один из незваных гостей.

– Так ведь там бинкар что-то говорит!

– О, бинкар что-то говорит? – оживился поборник приличий.

Дальше уже стало совсем тихо. Мохан усмехнулся, когда ему надоело уже молчать – и продолжил.

На второй день дети пробрались уже к самому дому, сидели за стеной.

На третий их уже со всей деревни, кажется, набралось. И они, осмелев, подглядывали в окна или в щель между полотном, занавешивающим выход, когда Мохан, раззадорившись, опять вскочил и стал ходить, изображая какого-то сердитого кшатрия.

На четвёртый я робко предложила рассказчику перебраться на улицу, чтобы и юные слушатели могли насладиться его историями и тем, как он изображал встреченных им людей и героев легенд. Мохан задумчиво протёр полоску между губами и носом – усов солидных у него ещё не отросло – и согласился. Но серьёзно сказал:

– Но ты тоже выходи. Я же для тебя рассказываю.

И с четвёртого дня мы уже на улице расположились. Я сидела чуть поодаль от юноши, прислонившись спиною к дому. А дети благоговейно расселись полукругом вокруг нас. И явно наслаждались: рассказчиком Мохан был великолепным. Да и с детьми общался дружелюбно и свободно.

Мне невольно представились вдруг мы несколько лет спустя и несколько детей, увлечённо слушающих его. Наших детей. Им было бы интересно с ним. И он, похоже, был бы добрым отцом.

Только потом увидела Яша и Поллава, проходивших куда-то через деревню. Поллав бросил короткий взор на нас и на детей. И я опять вспомнила, что Поллав хотел, чтобы я стала женою им троим. И, если так случится, как я пойму, кто из детей – чей сын и чья дочь? Особенно, если они на меня похожими будут или на моих родителей.

Мохан тут подскочил, попеременно изображая то злобного ракшаса, то благородного человеческого юношу, вздумавшего спасать от чудовища людей. И я зачарованно притихла, любуясь увлёкшимся молодым музыкантом. Да и… кажется, актёром он тоже мог быть. Или даже и был?

А дети относились к нему со священным трепетом. Звали «о бинкар».

Я, сделав вид, что иду за водой, поймала среднего сына старосты, запоздало кравшегося к моему дому, видимо, вопреки воле отца. Заградила мальчишке дорогу – он испуганно шарахнулся – и тихо спросила:

– А кто такой «бинкар»? Почему вы все так зовёте этого музыканта?

– Глупая ты женщина! – возмутился мальчик. – Всё ж таки понятно!

Вздохнув, призналась:

– Мне не понятно совсем.

И тогда он, довольный, что повстречал глупую женщину, тоном седовласого почтенного брахмана мне объяснил:

– Вину – инструмент, на котором играет господин Мохан – в некоторых краях называют бин. Бинкар – тот, кто на ней играет.

– Так ведь много музыкантов, – смущённо погладила свои волосы, пока ещё распущенные. Хотя голову уже стала прикрывать краем дупатты, выходя на улицу.

– О, глупая женщина! – горько вздохнул мальчик. – Неужели, ты ещё не слышала, как сложно играть на вине?

– А-а, так вот в чём дело! – радостно выдохнула я.

– На вине учатся играть по многу лет! – тоном брахмана, возвещающего драгоценные знания, продолжил сын старосты. – А господин Мохан хорошо уже играет, хотя такой молодой. И вообще, бинкар – самый уважаемый из музыкантов, – помявшись, смущено носа кончик почесал. – Ну, один из самых главных точно.

И серьёзно, неторопливо, к моему дому пошёл. Слушать.

Вот, значит, как! Что Мохан – талантливый музыкант, я поняла ещё в тот день, как впервые услышала его игру. Даже будучи такой усталой и избитой, я забыла обо всём, пустившись в пляс. Да и многие танцевать начали, услышав его. Но, выходит, он и среди музыкантов – важный человек.

Мохан больше не играл мне на вине, которой так хорошо владел. Хотя я и упрашивала как-то вечером, когда детей уже растащили сердитые родители, которым не нравилось, что их отпрыски возятся около меня. А вдруг научатся чему дурному? Или непослушными станут? А вдруг сглажу? Или, хуже, прокляну их детей, разозлившись на их отцов, которые когда-то кидались в меня камнями?

– Я с радостью посмотрю, как ты танцуешь, но потом, – серьёзно возразил Мохан. – Пусть твоё тело как следует поправится.

Пару раз приносил барабан. Дети вначале расстроились, увидев барабан. Те, кого отпустили, и те, кто сумел сбежать. Но, впрочем, Мохан и на барабане играл весело. Девочки вот уже танцевать кинулись, когда он только вторую мелодию начал. Да и сам юноша играл увлечённо, покачиваясь вслед ритму, да озорно посматривая на детей.

– Какой же ты талантливый! – восхищённо сказала я потом, когда дети уже разошлись, да самых упрямых которых растащили.

– Обычный я музыкант, – проворчал мой жених, хотя глаза у него засветились довольно.

– Говорят, ты ещё и бинкар.

– Я учился у Садхира.

– Так и Садхир тоже?!

– Садхир играет намного лучше меня, – Мохан задумчиво поднялся, потянулся. – Но он не часто играет на вине.

– Как так? – расстроилась я.