Три мужа для Кизи

– Если он будет рассчитывать только на себя, то сможет сильнее вырасти, – сказала грустно накормившая его.

Снова вздохнув, опустила между родителей.

– Побудь ещё с ними, братец. Тебе недолго выпало с ними быть.

– Расти сильным, – с грустною улыбкой попросил самый старший.

И первым прочь пошёл.

Малыш сидел между трупов родителей, смотря вслед уходящим. Потом отвернулся. Хотя что-то случилось с ним. Он дёрнулся. Снова повернулся туда, куда ушли те, большие, которые двигались. И та, с вкусной-вкусной влагой.

Уже совсем крохотные фигуры, уходящие во тьму слева от огненного озера.

Он, цепляясь за материнскую ногу, царапая её, поднялся. Ступил за теми, уходящими. Упал. Рыкнул отчаянно. Но его не услышали. Рыкнул громче – и никакого внимания. Зарычал громко-громко.

Вздрогнул самый старший из братьев, услышав отчаянный призыв младшего. Не по себе стало Шехару, что бросает младшего из братьев одного. Он, самый сильный в семье и старший самый, бросает самого слабого одного. Родившегося рано, хлипкого. Последнего из родительских детей. Но… как ещё тому найти силы, скрытые в нём? Есть силы древние, могущественные, но они просыпаются лишь тогда, когда подступает смерть, а рядом нет никого, кто бы мог помочь, когда самому нужно решить, выжить или умереть. Или умереть не сразу, выбившись из сил. Но какой предел у каждого живого существа – это может показать смерть лишь.

Да добрая сестра торопливо утёрла слёзы. И они первыми уже пошли. Торопливо. Подальше.

Новорожденный несколько часов сидел возле трупов отца и матери. Потом, замёрзнув, пытался прижиматься то к ногам одного, то другого, но мерз ещё больше. А потом мужчина и женщина и вовсе осыпались пеплом. Они итак уже задержались на краю жизни, за границей смерти, ради него. Но уйти на свободу их душам хотелось. И они ушли.

Малыш упал лицом в пепел. Поднялся. На дрожащих когтистых ручонках. Зачерпнул смешавшегося пепла, сел, пропуская его сквозь пальцы. Так какое-то время игрался с тем, что осталось от родителей. А потом вдруг всхлипнул. Тело и голова ничего совсем не поняли. Они не знали ещё скорби и боли от чего-то кроме голода, да от цепких лап существ огромных. Но в каждом живом существе есть крупица от вечного брахмана. Та, что душою зовут. Та, что всё-всё сразу поняла.

Какое-то время мальчик отчаянно плакал, забыв обо всём, потом поднял дрожащую когтистую ручонку, трогая слёзы. К глазам их поднося. Лизнул. Солёные. Противные. Поморщился. Совсем незнакомый вкус. Хотя они почему-то были тёплые.

Два дня он спал там, в нежном шуршащем ложе из пепла. Иногда просыпался, вглядывался в темноту огромной пещеры, где был дом, где он был зачат, но не был рождён. Иногда смотрел на огненное озеро, щурился и морщился, возмущённый ярким светом огня над раскалённою лавой. Но других существ не видел никого. Иногда снова перебирал пепел, оставшийся от умерших асуров. Но долго не мог. Что-то жутко сжималось внутри него. Больно становилось, страшно-страшно! Хотя вроде тело его не кусал нежный, шуршащий пепел. И, выпустив останки смешавшиеся родительские – даже в этом стремились мужчина и женщина остаться вместе – их последний ребёнок снова проваливался в забытье от слабости.

А потом жуткий голод несчастного разбудил. Он не сразу понял, что за странное чувство внутри. Потом пополз, ещё не очень понимая, куда. Долго полз. Тело изранил о камни и скалы. Но кровь своя была невкусной. Он же пробовал лизать свои раны, привлечённый теплом и запахом какой-то жидкости, откуда-то взявшейся, новой. Противной. Совсем противной. И он полз… полз…

Это было горное ущелье. Странно светлое и без огненного озёра. И так светло было вокруг! Не сразу смогли привыкнуть глаза к свету солнца, хотя и не прямо забравшемуся сюда.

Малыш какое-то время сидел, исцарапанный, измученный. Оглядывался недоумённо. Потом опять зачем-то пополз вперёд. Сам не знал, куда ползёт и что его ведёт. Но что-то его вело.

Потом натолкнулся на холодный, скользкий бок. И змеиная морда над кольцами толстого, длинного тела взлетела, сердитая.

Но, впрочем, звериные чувства и тут помогли. Он напружинился, забыв об усталости. И прыгнул быстрее, чем метнулась кобра. Впился острыми, неровными, острыми зубками ей в шею. Прорвал чешую, дошёл до мягкой плоти. Она заметалась от боли. Мальчик крохотный обхватил её тело, вцепившись в него коготками и рук, и ног. Она его об камни швырнула. И он, как-то осознав, что она снова это повторит, рыкнул сквозь сжатые зубы и чужую плоть и принялся отчаянно махать когтями. Хоть и не сразу, но разорвал её тело, голову оторвав от тела.