Три напрасных года

Первую границу он отходил стажёром под командой каплея Кукина, замполита группы. Во второй раз вышел полновластным (полноответственным?) командиром. А тут и меня подвезли в Платоновку. Ко мне он благоволил, наверное, потому, что мотылей (мотористов) все уважают. Но я не ответил ему взаимностью — глухое чувство неприязни возникло фактически сразу (с той памятной штормовой ночи) и до конца всей службы осталось. Ни разу не дал он повода в нём усомниться. Возвращаемся в базу с границы, а он, молодожён, сучит ногами по мостику и возбуждённо поёт:

— Скоро база, подъе…ся! Скоро база, подъе…ся!

При всех упражнениях в словоблудии никак не могу подобрать цензурный синоним беспаловскому выражению о том, что он тотчас же сделает с женой (или вместе с оной). Но зрелище сиё — любовный танец самца шимпанзе в отсутствии самки — зрелище само по себе неприглядное. Я поначалу жалел незнакомую мне молодую женщину — достался урод! И кто тебя, дурочка, замуж-то гнал? Неужто больше не нашлось никого — даже самого завалящего? А как увидел Тараканиху, подумал — так вам обоим и надо. Нет, братцы, согласен на любую половинку женщины — красивую или умную. Но чтоб ни одной — пусть с такой Таракан живёт.

Давал ему возможность исправить свой образ в моих глазах, но он ею не воспользовался. Подхожу как-то, говорю:

— Товарищ командир, научите с картой работать, девиацию считать, курс прокладывать.

А он:

— Зачем тебе?

— Хочу всё знать — все специальности на катере освоить.

— Ишь, чего захотел! Иди маслопупь (то есть масло под пайолами брюхом…).

И это отец-командир! Да таракан он стопроцентный — без скидок и поправок!

Теперь об экипаже.

Мой старшина Сосненко Николай Николаевич — замечательным хохол, родом из-под Симферополя. Самая главная его черта — разумность. Действительно, к чему напрягаться, бежать выполнять приказ командира, если он дурацкий. Хохол повернётся на другой бок, улыбнётся и промолчит. Таракан рукой машет:

— Ты, Сосненко, ленив до безобразия.

Но это была неправда. Просто он знал цену нашему командиру и всей его суете.

Работал в машинном отделении исключительно в белой галанке. Говорил:

— Мастер рук не замарает.

Но до мастера ему было далеко — дальше, чем до Китая пешком. Он имел второй класс по специальности, и, чтобы получить первоклассный значок, надо было гнуться перед командиром. А это, говорил Коля, ему врачами противопоказано. Вот и рисковал своей парадной формой № 2, намекая кому-то не очень умному, что давно созрел для присвоения высокой квалификации.

Был такой случай. Заловил меня командир в рубке и ракетницу суёт — почистить! Сел на комингс, чищу. Сосненко подходит, берёт у меня оружие:

— Гнёшься, собака. Сейчас выкину за борт, и пойдёшь ты в дисбат.

Махнул над леерами, а ракетница, как ружьишко охотничье переламывается и разбирается. Ствол от рукоятки отцепился и бултых в воду. Сосненко отдал, что осталось, руки в карманы, прочь пошёл, и не расстроился.

Беспалов летит:

— Где ракетница?

Я заикаюсь — так, мол, и так, обранил ствол в воду, товарищ командир.

Таракан брови сдвинул, усы ощетинил:

— Да ты… да ты, — говорит, — боевое оружие утерял. Тебя под трибунал следует отдать, и в дисбат на Русский остров отправить.

Я, конечно, расстроился — шибко в дисбат не хотелось. А Сосненко за ужином, как бы между прочим, говорит:

— Особист придёт, про сети спросит — что говорить?

Таракан аж подпрыгнул:

— А как он узнает?

Коля:

— Кто-нибудь скажет — кому нечего терять….

О чём это они? Вымотавшись после известной бури, ткнулись мы в платоновский пляж. Тут и 68-ой пришлёпал с правого фланга. Ребятам тоже досталось ночью. Командиры спелись и пошли куда-то, сказав, что за почтой — за газетами для политзанятий. Годки с обоих катеров сгоношились и с тушёнкой к известной старухе. Командиры раньше вернулись. Смотрят — нет годков. В кустах в засаду залегли. Боцман на мостик флажками жестикулировать — опасность, мол, осторожно! Трое годков возвращались с добычей, но не было среди них ни сигнальщика, ни выпускника одиннадцатой роты — ничего прочесть не смогли. Впрочем, в последний момент, почуяв опасность, припрятали преступный груз. Подходят.

Командиры:

— Где были?

— За сигаретами ходили.

Смотрят сундуки — в руках ничего предосудительного. Но Герасименко стреляный воробей, которого на мякине не проведёшь — пошёл и нашёл в песке трёхлитровую банку самогона. Сели на спардек — разбирать полёты. Так, мол, и так, говорят командиры, в базу придём — годков на губу, лычки с медалями к чёртовой матери…. Те пожимают плечами — на всё воля господня.

Вечером на линейку вместе пошли. Где-то на середине Ханки пришвартовались бортами и легли в дрейф. Командиры у Герасименко уединились. Первая смена картошку жареную в нашей рубке поглощает. Командиры соловые вылазят на палубу — где экипаж? Нашли. Герасименко метриста с баночки гонит:

— Ну-ка, поглядим, где мы сейчас?