Три напрасных года

Взял ориентиры по берегам, прикинул расстояние и испугался: давно мы в Китае — до Пекина рукой подать. Расцепились срочно и во все лопатки каждый на свой участок бегом. Только нам не повезло — сеть китайскую на винт намотали и ход потеряли. За похищенную в чужих водах снасть командира очень даже могли взять за шкварник.

Герасименко прискакал следующим днём на наш фланг и научил Таракана, как задницу спасти от наказанья. Вот мы подогнали ПСКа кормой к берегу и давай балласт на бак таскать. Тяжкий труд — расплата за известную глупость. Ладно, перетаскали — опустился бак, задралась корма. Винт показался — на нём обрывки шелковой сети, которая и к гребному валу припаялась. Надо в воду лезть, чтобы срезать. Но в мае на Ханке никто не купается.

Таракан мне:

— Включи душ.

Запускаю дизель-генератор. Его охлаждает забортная вода, которую и направляю по шлангу в гальюн. Нет желающих лезть в ледяную воду. Герасименко выносит вчерашнюю банку самогона — далеко уже неполную. Первый пошёл!

Мишка Терехов штык-нож в зубы и — бултых! С винта сопли размотал, выскочил — зуб мимо зуба. Герасименко ему полкружки самогона, шеф (кок) бутерброд с тушёнкой и луком. Мишка тяпнул и в душ. Вышел развесёлый такой. А уж коротышка Цындраков по грудь в воде, режет с валолинии прикипевшую сеть. Потом Сосненко, потом радист Оленчук.

Валолинию мы очистили, но экипаж перепился. Балласт таскать, а их мотает из стороны в сторону. Я сказал «их», потому что в воду не прыгал и самогон не пил. И боцман тоже. Кто-то ж должен быть на ногах и в трезвой памяти. Всю эту ночь втроём и бдели на линейке — командир за РЛС, боцман на мостике и я в машинном.

Вот о чём речь завёл Коля Сосненко за столом. Таракан чуть не на колени — родненькие не выдайте, миленькие не погубите. Простилась мне ракетница.

Вот какой головастый у меня старшина!

Вторым годком на катере был радиометрист старший матрос Цындраков, по кличке Цилиндрик. Это как раз тот случай, когда говорят: лучше иметь дочь проститутку, чем сына старшего матроса. Сергей призывался из Свердловской области. Наград имел скудно. Каким ветром ему соплю на плечо занесло, никто не знал. Потом узнали — стукачком оказался наш Цилиндрик. Клал особисту всех и вся. Сундуки — командиры катеров — его насмерть боялись. Особливо наш. Цилиндрик был комсоргом катера — отчаялся в связи с этим съездить в отпуск, но в партию вступить ещё надеялся. Поначалу мы с ним дружили, и он обучил меня работе на РЛС.

Теперь о второгодниках.

Леонид Петрович Теслик — боцман, первостатейный старшина. Родом из-под Симферополя, Колин земляк. Гонял на велике по асфальтовым дорогам Крыма и накачал мускулистые ноги. Был такой случай. У Вани Богданова движок на «Аисте» забарахлил — надо разбирать. Приладил он «крокодил» (ключ на 46) на гайку, рычаг из трубы присобачил — тянет-потянет, сдвинуть не может. Теслика зовёт. Упёрся Леонид ибн Петрович спиной в борт, ногой в трубу, даванул — и «крокодил» глистой свернулся. Рассказать — так вряд ли кто поверит, чтобы ванадиевый ключ спиралью…. Богданов его ветошью обтёр и сказал: «Экспонатом будет».

С Тесликом у нас было много общего во взглядах на жизнь. Например, напрочь отсутствовал стадный инстинкт. Каждый месяц приходили боцману посылки из дома — фрукты, сладости. Петрович ящик на стол — угощайтесь, а сгущёнку присланную (обычно две-три банки) — в карман. Имел грешный страсть — бдя на вахте, пробить две дырки и сосать сгущёнку из банки. Я в этом не видел криминала. А Мишка Терехов возмущался — ах, как это ни по-товарищески, ах, как это по-кулацки. И Цилиндрик ему вторил.

Мне отец прислал посылку с сигаретами, я угостил курящих — попробуйте наших, челябинских. Ну и всё. Мне и в голову не пришло разделить все пачки поровну на экипаж. Мы с боцманом были против такой коммуны. А Курносый — ах-ах-ах, ой-ой-ой. Ты, говорит, хохол уральский. Да пусть себе. Мне наши хохлы по душе. Хотя всякое бывало.

Вот скажите, что самое трудное в морской службе? Думаю, не догадаетесь. А это контрасты. Стоим десять суток в базе — по утрам зарядка, вечером — футбол (для меня, а остальные больше к волейболу тянулись). И днём работы хватает. То есть день в трудах, заботах, движении. На границу вышел — тоска смертельная — нечем себя занять. Ну, пару дней отсыпались. Потом от безделья ажна мышцы болели, и душу воротило от одних и тех же тупых небритых харь. Зрел конфликт и выплёскивался — обязательно кто-нибудь кому-нибудь по сопатке съездит. А потом, выпустив пар, всё утрясалось — мы привыкали к малоподвижной жизни. Десять шагов до боевого поста, семь до стола, восемь до гальюна, а в остальное время постель, постель, постель…