Три напрасных года

68-ой не отвечал, откликнулся 67-й:

— Шестьдесят седьмой на связи, — какие проблемы?

— Видишь цель на траверзе Лузановой?

— Вижу цель, вижу тебя, 68-ой из базы не выходил. Цель неподвижна, от линейки далеко, утром досмотришь. До связи.

Это был рыбацкий «Кавасаки». Ночёвка в Ханке на якоре им не разрешалась, и Беспалов скомандовал:

— Досмотреть судно.

Мы, в известном уже составе, спрыгнули на палубу сейнера.

— Да, брось, командир, — разводил руками капитан судёнышка. — Что у нас искать? Рыбки хочешь?

Таракан хотел. Рыбаловы кинули ему пять внушительных своих трофеев и куски льда. Мы уже вернулись после тщетного осмотра сейнера, разоблачились от амуниции, и боцман, присев перед пленёнными обитателями ханкайских глубин, намекал:

— Помнится, Антон хвастал, что был чемпионом Урала по чистке рыбы.

Таракан открыл дощатый ящик на юте:

— Картошку убрать, а в чемпионах пока не нуждаюсь.

Мы с шефом выгребли картошку из ящика и спустили её в двух мешках под пайолы на камбузе. Таракан сам любовно поместил рыбу в ящик и переложил её льдом.

— Зажилил, сука, — опечалился боцман.

Кавасаки утопал в Астраханку. Мы остались на якоре, осматривая в ТЗК берег и горизонт. На ночь включили РЛС. Сосненко вызвался отдежурить первую смену — то ли простил моё неучастие в воровстве, то ли не желал поблажки Цилиндрику. В два часа, как обычно на границе, поднял на вахту. Ну и я, в привычном режиме, скок в машинное и за уборку. Набрал обрез воды, масла, просочившихся под дюриты, грязной ветоши и вылез через спардек на палубу. Чтобы не говорили о загрязнении окружающей среды, а другого места, как за борт, для этих отходов на катере не было. Только вынес обрез за леера, чья-то рука из темноты цап за моё плечо.

— Погодь, — говорит Мишка Терехов. — Иди сюда.

Прошли на ют. Там уже боцман открыл ящик с командирской рыбой.

— Давай сюда, — тянут мой обрез.

Набирают клизмой (у шефа спёрли) содержимое и рыбам под жабры.

— Кавказская кухня для тараканов, — ликует Курносый. — Верхогляд под дизельным маслом.

Утром пришёл приказ — обследовать реку Верхний Сунгач. Таракан чертыхнулся и велел запускать двигатель. Как вошли осторожно в узкую речку, так и двигались, прощупывая каждый метр отпорником. В обед боцман забеспокоился:

— Может, повернём назад, командир?

Ночевать в теснине безлюдных берегов никому не хотелось. Но Беспалов отмолчался. А когда я сел на юте мыть посуду, приказал запустить двигатель, и мы пошли дальше кормой к Ханке. Что искал меж этих, заросших девственным лесом, берегов наш тупорылый сундук? Нарушителей? Себе славы, а нам приключений?

Наконец, за одним из поворотов берега разошлись, уступив место заводи в камышовом обрамлении. Боцман решил — пора, и крикнул критическую отметку на отпорнике. Командир тут же телеграфировал на БП-7 «Стоп» и положил руль направо. «Ярославец» плавно ткнулся в осколок земной тверди. Сейчас корму катера силой инерции занесёт немного вперёд, будет дана команда «Малый назад», и мы произведём поворот оверштаг — то есть ляжем на обратный курс. Манёвр вобщем-то не сложный и понятный. И долгожданный.

Но в этот момент из-за камышей показалась моторная лодка «казанка». В ней сидел человек, телогрейка которого была подпоясана патронташем. Ружьё торчало, опираясь прикладом о днище, цевьём о баночку. Это был смотритель заказника «Сопка Лузанова». Есть сама сопка, она даже на карте обозначена, только высится на берегу реки Сантахеза.

А, каково название? Будто её открыватели — испанские конкистадоры. В её заводях растут лотосы и тьма-тьмущая дичи. Место это однажды присмотрел бывший генсек Никита Хрущёв — страстный охотник — и учредил заказник «Сопка Лузанова» для себя самого. После того, как коллеги нагнали незадачливого государя, заказник этот национализировали и стали свозить сюда для развлечений известных людей, маршалов и генералов, а также космонавтов. Отсюда Ваня Богданов примчался голодный и навсегда поссорился со мной.

Кроме смотрителя в охотничьих домиках не было никого, и Митрич (так он представился) умирал со скуки, рад был любому гостю, даже такому малоизвестному, как мичман со сторожевого катера. Возвращался он из Спасска-Дальнего с рюкзаком, набитым водкой, и ящиком помидор. Причалил к нам, и отваливать не спешил. Перетащил рюкзак в каюту Таракана. Вскоре они выходили в гальюн в обнимку и пошатываясь. Впрочем, Митрич не гнушался и нашим обществом. Рассказал, между прочим, что всю войну прошёл в штрафниках, а великих людей государства советского насмотрелся, «как грязи».

Захмелевший Таракан расщедрился:

— Гацко, возьми в ящике на юте рыбу и свари на ужин ухи.

Я поймал боцманов взгляд и усмехнулся злорадно — что, отрыл кому-то яму? Теслику без ужина оставаться не хотелось.

— Митрич, а уток пострелять можно?

— Отчего ж — если умеешь. Здесь их, как грачей на погосте.