Три недели покоя

«Если бы Анна Ильинична была моей сестрой, такая милая, — фантазировала Елизавета Юрьевна, расправляя сиреневое платье и усаживаясь спина спиной к ней. — Звала бы меня Лизой. Никто на свете не зовёт меня Лизой, кроме подруг, а теперь и подруг не осталось. А что, интересно, как бы она посмотрела на мой жребий?»

Она придвинула стул насколько возможно ближе к соседям и навострила уши, намереваясь подслушать, о чём они говорят.

— Балык, икра свежая, салат из дичи, — заказывал Пётр Афанасьевич.

Она прислонилась к спинке стула и услышала позади себя немецкую речь. Долетали обрывки фраз. Она не всё слышала, но всё же различила, что речь идёт об оставшихся дома: как жаль, что с ними нет Маняши, Мити и Марка, а то уж совсем было бы всё хорошо, и как приятно плыть по Волге, и не будем думать о том, что впереди скоро снова разлука.

— Мамочка, — услышала Лиза мужской голос за тем столиком, быстрый, немного с картавинкой, — буду всё это время пользоваться твоим и Аниным обществом, чтобы упражняться в немецком.

— Теперь тебе особенно важно владеть в совершенстве немецким, — сказала сестра.

— Прошу вас, Елизавета Юрьевна. — Пётр Афанасьевич предлагал ей салат, должно быть, довольно давно, глаза его спрятались в щёлки и недоумённо глядели, маленькие и тёмненькие, почему-то напоминая ежа. — Задумались?

— Да, простите.

Она прикоснулась губами к рюмке с вином, взяла немного салата. «Отчего теперь ему особенно важно владеть в совершенстве немецким? Отчего скоро разлука? Какая разлука? А ведь они, наверное, не догадываются, что их понимают», — подумала Лиза, вся вспыхнув.

— Что с вами? — подозрительно насторожился Пётр Афанасьевич.

— Нет, что вы, просто так, от вина, — ответила Лиза. «Не буду больше подслушивать, стыдно».

— Не узнаю вас, Елизавета Юрьевна, какая-то рассеянность словно что потеряли.

— Ах, пустяки!

Пётр Афанасьевич выпил коньяку, побарабанил пальцами, глянул в окно.

— Вон селишко какое-то по берегу тянется.

— Да.

— Ни одной крыши под дранкой, солома гнилая одна.

Она промолчала. Почему-то у них не вязался разговор. До неё доносились немецкие слова с того столика. Говорили о какой-то книге, Лиза не уловила названия, но поняла, что Владимир Ильич хвалит книгу за правду, а сестра возражает, что правда книги трудна для простого читателя, автор мудрствует и любуется своими мудрствованиями.

— А ведь ты права, Анюта, — рассмеялся Владимир Ильич, — пожалуй, верно: любуется. Этот автор и в жизни любуется собою. Но всё же в книге есть правда.

— Опять вы задумались? — услышала Лиза.

— Простите.

— Я вас спрашиваю, вам угодно ухи? — сухо предложил Пётр Афанасьевич.

— Да, спасибо. Я люблю стерляжью уху.

— Рад, — холодно бросил он.

«Зачем я его сержу, он такой добрый ко мне», — подумала Лиза.

Он выпил коньяку и язвительно:

— Ведь вас воспитывали в институте благородных девиц?

Да, её воспитывали в институте благородных девиц. Мариинский институт на Верх не-Волжской набережной в Нижнем. Трёхэтажное унылое здание цвета грязноватой синьки, с крыльями на задний двор, садиком по фасаду. Чахлая акация и жиденькие кусты сирени в саду. Вход. Вестибюль. Четыре толстые колонны поддерживают низкие потолки. Сдавленно, скучно. Вспоминать даже не хочется об этом бездушном доме.

— Извините, Пётр Афанасьевич, я не расслышала, что вы сказали. О! Какой вы строгий, оказывается.

— Строгий, да, когда вызовут Дамам к лицу улыбаться.

«Ведь он уже высказывал эти свои взгляды», — мелькнуло у Лизы.

К концу обеда он был порядочно пьян и внушительно и долго говорил о своём предприятии и о выгоде, какую получит в итоге. Лиза делала вид, что слушает, но так скучно, неинтересно, уж лучше бы говорил ей любезности, по крайней мере приятно.

— Перед обедом сон золотой, после обеда серебряный, — сказал Пётр Афанасьевич, покончив с мороженым. — Воспользуемся и серебряным, а? Но не думайте, что я всегда этакий соня.

— Нет, что вы, я знаю, вы деловой человек, такой деловой человек. А я прогуляюсь.

— Гуляйте, любуйтесь природой. Природа, цветы, соловьи, девичьи мечты! Ну, помечтайте, лапочка моя, помечтайте, есть о чём, а я воспользуюсь счастливой своей способностью: едва на подушку — и сплю, что значит у делового человека чистая совесть.

Лиза прогуливалась по палубе. Плыли мимо поля, леса. Покажется мыс, высоко встанет над Волгой. На мысу белая церковь с оградой — монастырь, вон и звон слышен. Покой и грусть разливаются по полям вместе со звоном.

С каким волнением ожидала Лиза это путешествие! Татьяна Карловна поздравляла, давала советы. А Лиза гордилась. «Бог послал счастье сиротке», — говорила Татьяна Карловна.

«Да, бог послал счастье. Не буду больше рассеянной с Петром Афанасьевичем. Он хороший человек, хороший, хороший».

В двух шагах она увидела Владимира Ильича. Он стоял один у борта, задумчивый и тихий. Лиза проследила, куда он глядит. Монастырь уже позади, берёзовая роща на пологом холме. Стройна, будто прибранная — так просторно в ней и чисто. Хочется взбежать на этот холм, в эту стройную рощу. Лиза медленно прошла мимо Владимира Ильича. Владимир Ильич её не заметил.